27 ноября 1943 года в деревне Красуха Порховского района произошла массовая казнь местных жителей. По количеству замученных людей эта карательная акция в 2 раза превзошла знаменитую белорусскую Хатынь. Фашисты терпели на фронте одно поражение за другим и вымещали злобу на беззащитном населении. Пример тому — трагедия порховской деревни Красухи.
Это произошло в субботу, 27 ноября 1943 года. Неожиданно раздался несильный, но гулкий взрыв. На мостике, перекинутом через ручей, взрывом перевернуло немецкую легковую машину. Кто-то в ней был убит или ранен, и его увезли в сторону деревни Веретени. В Красухе стали обсуждать случившееся: кто бы мог это сделать? Партизанам категорически запрещено совершать диверсии в населенных пунктах: нельзя навлекать беду на жителей. Позднее поговаривали о том, что нашел мину и заложил ее под мост какой-то подросток из соседней деревни и что потом он погиб на фронте.
Одно очевидно: жители Красухи не были повинны в этой малой диверсии. Озверевшим фашистам нужен был лишь повод...
Дом заполыхал быстро. А когда он разгорелся вовсю, усатый фельдфебель посмотрел на солдат и что-то сказал им вполголоса. Он вынул из пачки сигарету, прикурил от зажигалки, сделал глубокую затяжку и отвернулся от горящего дома. Солдаты не спеша подходили к детям. Они хватали их, испуганных, царапающихся, плачущих, и бросали в бушующее пламя. Больная Нина с ужасом смотрела на происходящее. Когда стихли голоса заживо сожженных ребятишек, гитлеровцы приподняли и ее. Они раскачали больную и швырнули в огонь.
Оставшихся в живых стали бить прикладами и показывать на гумна, к которым со всех концов деревни гнали людей. Кое-кому, единицам счастливцев, удалось скользнуть в глубокую канаву. Уже за деревней среди спасшихся оказалась и комсомольский вожак Красухи Женя Павлова. Она была в безопасности. Но глаза у нее застыли от ужаса...
— Поползли, Женюшка! — ласково предложили ей.
— Не могу! — с отчаянием произнесла Женя. — Там подружки мои, комсомолки там наши. Может, помогу еще, может, кого спасу!
Полчаса назад ее гнали к гумну вместе с другими. Отец, колхозный бригадир Василий Павлович Павлов, посоветовал дочери бежать: он тогда подумал, как и другие красухинцы, что их погонят в Германию, а у Женьки характер гордый и строптивый — не ей быть в рабынях! Послушавшись отца, она прыгнула в канаву. По ней стреляли, но промахнулись. Теперь, уже со стороны, она видела, как к большим воротам гумна, куда гнали людей, немцы тащили доски, солому и канистры с горючим. Страшная догадка осенила ее: фашисты намерены сжечь людей живыми. Но она знала, что с обратной стороны этих гумен есть маленькие дверцы, в которые при молотьбе обычно выбрасывают плевел и прочие отходы.
— Я доберусь туда, я открою эти дверцы! — Женя показала рукой на гумна. — Я спасу наших девочек, я всех спасу!
И поползла обратно к гумнам. Подползла. И стремглав бросилась к тем маленьким дверцам, которые могли стать чудесными спасительными воротами для обреченных. Женю заметили палачи. Один из солдат наставил ей в грудь штык, другой притащил вилы. А девушка стояла с гордо поднятой головой и что-то гневно бросала в лицо убийцам. Что? Люди, которые видели все это из далекой канавы, разобрать не могли. Фашисты в ярости пронзили Женю вилами и штыком.
Ужасная мысль обожгла мозг Марии Лукиничны Павловой, когда ее со свекровью и ребятами — одиннадцатилетней Ниной, шестилетним Витей, детишками рано умершей сестры мужа — десятилетней Галей и семилетней Надей — погнали к раскрытому настежь гумну. Кругом были солдаты с непроницаемыми лицами. Офицер кричал громко и исступленно:
— Кто знайт диверсант, будет милость! Кто знайт, где партизан, будет миловайт! Три шага вперед!
Но никто не сделал три предательских шага. Если красухинцы и не знали человека, совершившего диверсию, то они могли бы назвать не одну, а несколько партизанских баз. И не назвали. Промолчали все.
— Один минут размышлений! Кто учинийт диверсий? Где партизан и кто их укрывайт? Три шага вперед!
И опять никто не сделал три этих шага.
Офицер зябко поежился и поднял воротник кожаного пальто. Еще Мария Лукинична заметила на нем начищенные сапоги, черные перчатки, которые он то снимал, то снова натягивал на руки. Офицер часто поглядывал на часы, щуря подслеповатые, в пенсне, глаза. Потом вдруг нахмурил брови и небрежно махнул рукой.
Людей начали толкать к гумнам. Перед Марией Лукиничной шли две молодые беженки. Они попытались остановиться, но их ударили прикладами и швырнули в гумно силой. Только сейчас Мария Лукинична заметила, что ее дети и племянники исчезли: их увлекла подгоняемая прикладами, штыками и пинками толпа. В это мгновение сильный удар свалил ее с ног. Она потеряла сознание и уже ничего не видела и не слышала.
В двух гумнах дело шло к ужасному концу. Офицер взглянул на часы и решительно махнул рукой.
— К делу! Быстро! — скомандовал он.
Ему не пришлось повторять приказ. Солдаты бросились к воротам гумен, прикрыли их и стали забивать досками. Принесли канистры с горючим и облили ворота и стены. Обреченные почувствовали резкий запах бензина, отчаянно заколотили в ворота кулаками и ногами. Подростки сделали еще одну отчаянную попытку выбраться на волю — через соломенную крышу. На крыше их скосили автоматные очереди.
Офицер еще раз махнул рукой. Солдаты поднесли к гумнам горящие факелы. Вскоре оба гумна превратились в высоченные костры.
Сквозь бушующее пламя и клокочущий сизо-бурый дым неслись стоны, плач и крики. Солдаты отвечали на эти крики беспощадным огнем винтовок и автоматов. К офицеру подвели женщину.
— Мать! — весело доложил подвыпивший солдат. — Желает видеть своего ребенка!
— Разрешайт! — ухмыльнулся офицер.
Женщину опрокинули на землю, взяли за руки и за ноги и бросили в огонь.
Этой матерью была Мария Шикунова, одна из тех, кто отбывал тяжкую повинность в бывшем господском имении Нестрино. Как только она заметила дым над Красухой, бросилась бежать туда: в деревне остался ее маленький сын. Боялась, угонят людей с сынишкой. И вот прибежала — чтобы погибнуть вместе со своим первенцем...
А Мария Лукинична Павлова пришла в себя тогда, когда догорали оба гумна. Безумными глазами смотрела она на все то, что осталось от самых дорогих для нее существ. Палачи уже отошли от пожарища. Мария Лукинична поползла в сторону. В соседнюю деревню она приковыляла под вечер. Ее едва признали. Она походила на помешанную, на нее было страшно смотреть.
Вряд ли когда-либо удастся восстановить имена всех несчастных, ставших жертвами фашистов 27 ноября 1943 года.
Погибли все жители Красухи, в их числе дети от шести месяцев и старухи до восьмидесяти двух лет. Чудом вырвались из этого ада лишь несколько человек.
Были еще и гости из Ленинграда, летний отдых для которых окончился трагически.
Были беженцы из-под Старой Руссы и из соседних селений, пережившие трагедию у себя и погибшие в Красухе...
Иван Курчавов. Городок на Шелони.
