Отчего у кряквы на крыльях синие зеркальца,

рассказала Евдокия Семёновна Телятникова

* * *

Крякву-то все видели — обычная уточка, пёстренькая такая. Неброский окрас у неё. Селезень, тот поярче, перед свадьбой особенно: голова с зелёным отливом, грудка каряя, бока сероструйчатые. Уточка-то с ним рядом и вовсе скромница. Только когда парой летят, сразу видно — муж да жена. Потому — у обоих на крыльях синие зеркальца поблёскивают. Да и на земле приоткроет уточка крылышки, блеснёт синим — залюбуешься. Весёлый цвет, праздничный, как вон колокольчики на лугу. Так что не простая эта уточка, кряква-то. А вот откуда у неё синева на крыльях, о том и рассказ будет.

В стародавние времена, известно, все птицы бесцветными были — какая серенькая, какая голубым либо розовым отливает, а какая и вовсе белая, как снег. Оно и понятно — на севере жили. И наряды птичьим прародителям сама Прабабушка Метелица шила. Со Снегуркой вместе — уж та любительница песни послушать, а птицы на это первые мастера. И каких только Снегурка не придумывала им пёрышек! Узорчатых да пушистых. Только всё больше беленьких. Этот цвет у неё завсегда любимый. Да оно и удобно белым — на снегу-то. Зима-то ведь на Севере долгая.

Север — всем родина. Да только скучно стало остальным-то землям без птиц — в небе никто не летает, по веточкам не прыгает, на земле не скачет, с былинки на былинку не перепархивает. Леса и поля тихие стоят — только шмели гудят да листочки ветер пошевеливает. А в иные годы ещё напасть — как всякая мелочь расплодится, житья никому нет. То саранча налетит — всё опустошит, то тля нападёт, то гусеницы листья слопают — леса оголят. И никому, кроме птиц крылатых, за ними не угнаться, никому не справиться.

И вот собрались ветры к Северу — посланниками от Юга, Востока и Запада — и просят: пошли, мол, Север, всяческих птиц в наши земли. Простору у нас много — и леса густые, и луга многотравные, и поля широкие, и реки глубокие, и озёра синие... Хорошо им у нас будет — тепло, сытно. Пусть поют свои песни в наших краях.

Задумался Великий Север, спросил птиц — как, согласны в новых местах поселиться? По нраву пришёлся птицам рассказ про просторные да кормные земли, они и согласились. Отпустил их Север, и отправились птицы вслед за ветрами на новое житьё. Смотрят — совсем иные края, на родные места вовсе не похожи. И прежний наряд тут не годится — белое-то здесь издалека видать: ни среди зелени не укроешься, ни в камнях, ни на песке. Да и неудобно как-то — вокруг вон какое многоцветье: бабочки яркие порхают, цветы в солнечный день будто огоньками переливаются; травы, и те — где светлой зеленью под небом нежатся, где прожилками розовыми украшены; то тёмные, навроде еловой хвои, иные в крапинку, а есть и вовсе сиреневые да лазоревые.

Поглядели на всё это птицы и задумали свои наряды переменить, чтоб тоже к здешним краям подходили. И занялись — каждая по своему нраву и разумению. Одним подавай что поярче — себя украшать, с цветами соперничать; другим наоборот, чтоб на глаза меньше попадаться — мало ли кто обидит; третьи и так, и эдак исхитряются — глядишь, наряд-то скромненький, а в нём то жёлтенькие ленточки продёрнуты, то каёмочка какая, то светлые бусинки на пёрышках нашиты... у иных сапожки красные надеты, а у кого просто шапочка — чёрненькая там, рыженькая, а то и золотистая. Издали вовсе невзрачная птаха, а поближе поглядеть — красота, да и только. Хоть на выставку.

И такие нашлись, кто не захотел со Снегуркиным рукодельем расставаться. Снегов-то на Юге нет — разве в горах, и белое там в диковинку. Да и красота в нём особая — чистая, ясная. Опять же к свадьбам птичьим Снегурка особо старалась — всяких пёрышек им наплетёт. Кому пушистых, кому с завитками, кому длинных да тоненьких, а на кончики ещё кисточку либо помпончик приладит... Ну а больше всего, понятно, кружевных. А кружева издавна из белых ниток плели, и не зря — самое оно красивое, белое-то.

Так-то вот — кто с обновкой, а кто нет — только все птицы перелётные свои наряды на новом месте, можно сказать, утвердили. А кряквам — мужу с женой — всё никак на одном не сойтись: селезень уже и краски с блеском приготовил, а уточка ни в какую — ей, такой приметной, никак на гнезде нельзя. Обидчиков-то немало — мигом заметят, и поминай как звали. Ни себя не ухранить, ни деток. Да и другие утки-то — чирки, шилохвости, клоктуны, касатки — так же разделились: мужья одно, жёны — иное. Спорили-спорили, да так и остались каждый при своём — уточки все серенькие с пестринкой, а селезни один другого чудней.

И вот пришло время деток растить. Выбрали кряквы тихое синее озеро и устроили на островке в осоке уютное гнёздышко. Нанесла уточка яичек с десяток да уселась насиживать: сверху  телом греет, с боков пухом-перьями прикрывает. Сторожко сидит, вокруг поглядывает — не крадётся ли кто по берегу, не скользит ли по синей воде.

Вдруг плеснуло что-то. Ещё плеснуло, ещё — всё слышней и слышней. Сошла уточка с гнезда да из осоки клюв выставила — не беда ли какая. Видит — как есть беда. Бьётся в сетях девушка — Хозяина озёрного любимая внучка. А рядом рыбак — рот ей рукой зажал да в лодку тащит:

— Не упрямься, твердит, — красавица. Женой мне станешь, на берегу будем жить, в моём доме.

Видит уточка — плохо дело. Утащит рыбак озёрную внучку. Выручать надо, да как? Что может маленькая уточка — одна-то? Видно, надо озёрного Хозяина на помощь звать. А озеро тихое да гладкое, нежится под солнцем, облака отражает — разморило тепло летнее озёрного деда, заспался он и не чует беды.

Закричала уточка, закрякала, крыльями забила — плеск, шум пошёл, взволновалось озеро. Проснулся озёрный дед. Выглянул посмотреть — кто это спать мешает, да тут внученьку свою и увидал. Разгневался дед, ох, разгневался. Волну поднял — никогда такой не бывало! До самых высоких сосен гребень доплеснул, аж земля закачалась. Глядь — лодка уж кверху днищем, сети в клочья разодраны, а девушка деда обнимает да горючими слезами заливается. А уточка что же? А она как волну-то увидала, к своему гнёздышку кинулась — деток спасать. Да только озёрный дед воистину здесь Хозяин. Волна-то до островка даже не дошла — как ладонью остановлена.

Вот успокоилось озеро, успокоилась и озёрная внученька — длинные волосы расчесала, платье починила, а Солнышко блёсток новых ей надарило взамен оторванных да потрёпанных. Расправила она подол, и не поймёшь — где гладь озёрная, где платье девичье?..

А уточка снова на гнёздышке сидит, деток высиживает — сверху  телом греет, с боков пухом-перьями прикрывает. Сторожко сидит, вокруг поглядывает — не крадётся ли кто по берегу, не скользит ли по синей воде.

Вдруг слышит — плеснуло что-то. Испугалась было уточка, а это внучка озёрная к ней приплыла, сидит в осоке на бережке — сама белая да красивая, как кувшинка; волосы тёмные, как вода под корягами; а платье синее, и вода с него бежит.

— Спасибо тебе, милая уточка, — промолвила озёрная девушка. — Живу я тут много веков, а дед мой и того дольше. Давным-давно была у меня старшая сестра. Полюбила она одного смелого рыбака и ушла к людям, судьбу человеческую приняла. В те времена здешних людей все за родных почитали, знали — ни за что не обидят, а нужда если — то и помогут.

А нынешние пошли всё больше жадные да глупые — как увидят что красивое, сразу норовят к себе утащить. Цветок ли в лесу редкий — скорей сорвать да в букет. Птицу ли с ярким пером — подстрелить и ощипать, а перо на шляпу себе пристроить. Только то им и счастье, что можно к рукам прибрать. Потому и не живёт у них красота. И мне бы там не жить. От верной смерти ты меня спасла. Может, и я тебе помочь смогу?

Рассказала тогда уточка озёрной внучке про свои горести: как прилетели они вслед за ветрами в иные земли, как селезень яркий наряд себе захотел, а она — ни в какую, и вот теперь они совсем разные, и не видно, что муж да жена.

Улыбнулась девушка, опустила руку в озеро. Смотрит уточка — в руке у неё лента синяя. То ли от платья лоскуток, то ли кусочек глади озёрной. Взяла она немного белой пены, какая на реке в паводок бывает, обшила ею ленту по краю. Сложила вчетверо да острым листом осоки разрезала. Две ленточки утке на крылья пристроила, другие две — селезню.

Так с тех пор и сталось. Летят кряквы парой и сразу видно — муж да жена. Потому — у обоих на крыльях синие зеркальца поблёскивают. Вот как озеро под солнцем.

На них глядя, и другие утки захотели такими зеркальцами обзавестись. Стаей налетели к озёрной внучке и просят-молят — помоги, милая девушка. Что тут будешь делать? Одной не управиться. Позвала озёрная внучка подруг на помощь — дочерей лесных да болотных, а ещё Снегурку — она лучше всех в этом деле понимает, недаром у самой Прабабушки Метелицы училась. Всем уткам они зеркальца смастерили — каждой своё, особое.

Свистунков-то видели? Им после крякв первым ленту сделали — наполовину из яблоневых листьев, наполовину из чёрного торфа. А по краям тоже пеной речной обшили — снизу белой, а сверху жёлтенькой. Свиязи вмиг такую же захотели, да им иначе придумали: две тонких ленточки вместо одной — сверху зелёную, под ней чёрную. Им так даже больше понравилось.

А с трескунками так вышло: задумали девушки ленту им из травинок сплести, да только для селезня травинки дочь лесного хозяина собирала, а для уточки — болотного. Тут-то и разошлись: одна молодую травку взяла, другая — жухлую, прошлогоднюю. Сплели они ленточки, пеной по краям обшили, как уж повелось, на крылья приладили — глядь, а они разные. У мужа зелёное зеркальце, у жены — буренькое. Всплеснули руками мастерицы, да ничего не поделаешь. А уточка и рада — и на мужа похожа, и наряд неяркий.

А свиязи снова тут как тут — селезню-то ленточки по сердцу, а уточке всё мнится — броско уж очень. Нельзя ли и мне, говорит, буренькое? Как девушкам быть — сделанного не воротишь. Но исхитрились-таки: золой сверху припорошили, да так густо, что зелень едва проглядывает. Довольна уточка осталась.

Шилохвостям тоже буренькое зеркальце на душу легло, и им такое же сплели, только пену для каёмки не белую, а жёлтую взяли. А для селезня ещё свежих травинок добавили да несколько капель водички озёрной. Потому и отливает его зеркальце синим да зелёным. А верхний край напоследок взяли да жёлтой глиной выкрасили — и нарядно получилось, и видно, что пара.

А у гоголя зеркальца белые да широкие. Сама Снегурка шила из отборной снежной пряжи. Потому-то гоголь клюв и задирает — гордится.

Вот так и появились птицы на землях Юга, Востока и Запада. Да только Север — всем родина. Не забыть её пернатым. Каждую весну летят они домой. Летят, чтоб детки там родились, чтоб и их сердце к родным местам прикипело. А прилетят — и ну петь на радостях! Таких песен, как в наших лесах, больше нигде на земле не услышишь. Присловье нам ещё от прапрадедов осталось — в весеннем лесу радость ложками черпай. Воздух там — ну точно ковёр узорчатый, только не из ниток, а из звуков разных. Услада. Если доведётся в лесу по весне побывать, ты поразбирай эти песенки. В жизни-то пригодится — недаром сама Снегурка их любит.

А те птицы, что навсегда в южных краях остались, петь, говорят, и вовсе разучились — кричат, скрипят да скрежещут. Так-то.