Лежу в парке на скамейке, за живым забором кустов барбариса. Под скамейкой верный скейт. Смотрю вверх на тихо колышущиеся от ветра листья деревьев. Яркий свет фонаря облил листья мягким изумрудом, очерчивая четкий круг. За чертой света – ночь, темная, безлунная. Только блестят светлячками маленькие далекие звезды. Слушаю таинственный полушепот деревьев. Болтаю одной ногой. Спать не хочется. Играю с осколком зеркала, подобранным мною сегодня у мусорного бака. Множу свет фонаря, скамейку, и себя. Смешно, фонарь надо мной, а теперь подо мной. А вот и я. Лицо в конопушках, пухлые губы, рыжие вихры. Перевернутое отражение, перевернутый я. Перевернутое небо, перевернутая земля.
Мне нравилась эта игра с зеркалом. Она мне помогала не слышать дома вечных ссор родителей, хлопанье дверей. Мама меня называла дурачком за эти непонятные игры. Ей не понять, что я не в своей маленькой комнате, а в зазеркалье, где безгранично пространство и потолок уходящий в бесконечность. Мечтал сбежать туда, где все иначе. Нет этих выматывающих выяснений отношений родителей, там любящая меня мать.
Прошла уже неделя, как я сбежал из дома. Интересно, заметили ли они вообще мое отсутствие. Скорее всего, нет. Домой я давно приходил только ночевать, днем гонял по улицам на скейте. Школу забросил, скучно.
Я решил начать новую жизнь, стать бродягой, путешествовать автостопом. Вот это настоящая жизнь! Собрал рюкзак, взял верный скейт, нацепил плеер на уши и закрыл за собою дверь.
Сел в электричку и уехал в неизвестность. Потом мчался на скейте по трассе, трясся в кабине дальнобойщика-балагура, смотрел на серое полотно дороги, убегающей под колеса машины.
И вот я здесь, в богом забытом, маленьком провинциальном городишке, лежу на скамейке. Но, ни о чем не жалею. Мне нравится такая жизнь, жизнь бродяги.
Утро. Несмело занимается рассвет. Но, разгораясь все ярче и ярче, набирает силу солнце и вот, проснувшись, примадонна в ослепительном сиянии выходит на авансцену. Фонарь, еще недавно горделиво освещая тьму, теперь стыдливо тускл и, кажется, пристыжено бормочет, кланяясь королеве-солнцу.
Встаю, растираю онемевшие руки. Желудок поднимает восстание, напоминает, что неплохо бы его хоть чем-то наполнить. Выгребаю из кармана последнюю мелочь. Да, подавить восстание не удастся, если только задобрить на короткий срок. Покупаю на последние деньги пирожок. Придется задержаться в городке, подзаработать.
Брожу по улицам, читаю вывески. Спешат люди на работу, сосредоточенные, хмурые. Почему люди так серьезны, когда светит такое ласковое солнце? Иду, улыбаясь незнакомым прохожим, ожидая отражения своей улыбки. Эксперимент удался. Удивленные взгляды, попытки сдержать непослушные губы, но, вот, уголки губ вздрагивают и ползут вверх. Осветились лица улыбками, отражаясь друг от друга. Заливает улицы золотым светом солнце, порхают бабочками улыбки.
Мне повезло, легко нашел работу. Типография. Запах свежей краски. Тяжелая стопка газет. Разношу газеты по подъездам, взбегая на самый верхний этаж и вниз, вверх и вниз, запихивая газеты в ящики.
Старый дом, украшенный резными лепнинами, тяжелая дверь с большой красивой кованой ручкой в виде двух перевитых змей. Скрипучая лестница с ажурными перилами. Большие арочные окна, покрытые толстым слоем пыли. Над дверьми белые таблички с фамилиями жильцов. Не везде есть ящик для газет, и я подкладываю газеты за дверь. Одна из дверей неожиданно открывается и больно ударяет меня по лбу. Выходит пожилая женщина. Белые седые волосы аккуратно подняты вверх и заколоты в ракушку. Поверх накинута белая ажурная шаль. В руках черный ридикюль. Черное с серебристой вышивкой старомодное шелковое платье. Туфельки на каблучках. Как будто сошла с черно-белой киноленты красавица экрана, только сильно постаревшая. Она склонилась надо мной, извиняясь. Окутал меня еле слышный нежный сладковато-горький аромат духов. Не желая слушать возражений, она вернулась в квартиру и вынесла мне пакет сладостей. И наказала обязательно прийти вечером в гости, растревожив мое любопытство, обещая мне что-то очень и очень интересное.
Вечером, я был на месте и с трепетом нажал на кнопку звонка.
Она открыла дверь, все такая же прекрасная. Платье на ней уже другое, длинное тяжелое атласное, цвета темной зелени с серебристой нитью. Она шла, и покачивались в такт сережки с зелеными сверкающими лучистыми камушками, перебегали таинственно огоньки на платье. Я давно не верю в сказки, но сейчас был уверен, она – волшебница.
Из полутемного коридора мы попадаем в огромную сверкающую залу, освещенную множеством огней, многократно отраженные от зеркал. Я замер в восхищении. Я попал на бал танцующих прекрасных райских птиц. Вальсирующие пары. Легкие скользящие движения по паркету. Щемящая музыка.
Моя волшебница, склонившись ко мне, видя мое изумление, полушепотом поведала мне о том, что это танцевальная школа, а она ее хозяйка. Я был немного разочарован, оказавшись неожиданно в реальности, а не в сказке.
А потом, было аргентинское танго. Моя волшебница, Бэла, как все ее называли, вышла на паркет. К ней подошел, поклонившись, седовласый господин. Зазвучала музыка и нежная и страстная, и горькая и сладкая. И танец их стал для меня откровением. Затаенная в глубине сердца любовь, как самое дорогое сокровище, несдерживаясь, вырывалась наружу, раскрывалась в повороте головы, во взглядах, в трепетной нежности рук. И страсть, как низвергающая лава, накрыла их. И муки расставания. И горечь утраты. Вся жизнь. Я был потрясен, мне хотелось плакать. Долго я не мог отойти, и как сквозь туман смотрел, потом, на другие пары.
Позже собравшихся пригласили пройти в другой зал. Это оказалась уютная комната, середину которой занимал накрытый стол, уставленный всякими вкусностями. Одна стена комнаты, была отведена под стеклянную этажерку с кубками, наградами, фотографиями в рамках, газетными вырезками. Я принялся осматривать полки, читать надписи на кубках. Победы, победы международного, мирового уровня. Седовласый господин, который танцевал с Бэлой, подошел ко мне и стал давать пояснения. Я узнал, что в паре они уже много лет. Все эти кубки они завоевали вместе. Открыть школу, идея Бэлы. Она не может жить без танцев, без музыки. Танцы, это вся ее жизнь. А сегодня у Бэлы день рождения.
Мы сели за стол, звучали тосты, много красивых и искренних слов. Я пил шампанское, смотрел сквозь золотистые пузырьки на волшебницу Бэлу и искренне ей завидовал, ее увлеченности. Если у меня будет жена, она будет похожа на Бэлу.
Гости начали расходиться, засобирался было и я, но Бэла остановила меня. Когда опустела гостиная, Бэла присела на диван, кивнув мне. Я сел рядом.
- Ну, рассказывай – сказала она.
- Что, рассказывать? – спросил я.
- Как ты сбежал из дома?
- Как вы узнали?
- Я все про тебя знаю, рассказывай.
И я рассказал ей все, без утайки. Бэла слушала внимательно, не перебивая. А потом, сказала:
- Ну, вот что, сегодня ты останешься ночевать у меня, а потом решим, как нам быть дальше.
Она постелила мне на диване, поцеловала меня и погасила свет. Я заснул мгновенно, едва голова коснулась подушки, и всю ночь мне снилось, что я танцую с Бэлой аргентинское танго.
Утром я проснулся от солнечных лучей, бьющихся сквозь оконное стекло. Разнежено валялся в кровати, пока в комнату не зашла моя волшебница и не позвала завтракать. Домашняя Бэла сидела рядом за столом, заботливо подливая мне чаю, подкладывая бутерброды. А я с горечью думал о том, что уже не помню, когда мать сидела, вот так, со мной. Мы давно не садились вместе за стол, а если случалось такое, ничем хорошим не заканчивалось. Мама начинала цепляться к отцу по мелочам. Отец, уткнувшись в газету, молчал, пока выведенный из себя, не вскакивал из-за стола и разгневанный не убегал в комнату. У мамы был другой мужчина, у отца другая женщина, и им не как не разобраться в своих чувствах. Они на грани развода, но на грани у них уже так давно, что я с тоской думал, поскорее бы все это закончилось. Они так заняты собой и своими переживаниями, что до меня им дела нет. Сыт, одет, что еще надо. А мне нужна семья и их любовь.
После завтрака, Бэла продолжила вчерашний разговор.
- Я хочу предложить тебе жить у меня. У меня нет детей, и я рада заботится о тебе. Останься со мной.
- Я не могу.
- Почему?
Я молчал.
- Я понимаю тебя, и была готова к отказу. Ты выбираешь свободу, самостоятельную жизнь. Я неволить не стану. Но, знай, когда будешь возвращаться назад, я буду ждать тебя. А ты обязательно вернешься домой, ты нужен своим родителям, они любят тебя, я знаю.
…И вот, я опять мчусь по дороге, рассекая ветер, отмеряя километры на маленьком безотказном своем скейте. Приближается гроза. Жара, плавится асфальт, душно. Пот солеными ручьями стекает по спине, футболка прилипла к телу. Чувствую, как работает мое сердце-насос, как толчками выплевывает переработанную обедненную кислородом кровь, как бежит она бурной горной рекой загнанная в тесные синие трубы вен. В плеере звучит мощный голос Кипелова: «Штиль. Ветер молчит. Жара, пахнет черной смолой…» Штиль, но темная синяя туча нависла надо мной и скоро разразится бурей. Я останавливаюсь и смотрю в небо. Сосна-мачта вонзается острием в темную неподвижную полную влаги синюю тучу, вот-вот прорвет ее и та прольется потоком воды. Гремит голос Кипелова: «Смерь - одному лишь нужна, но мы, мы вернемся домой…» Вернусь ли я? Не знаю…
Налетел ветер порывом, посланный глашатаем, возвестить о приближении освобождения. И вот оно! Ударила первая капля на асфальт, всколыхнулось лениво облако пыли и, оседая, покрыла серой пленкой живую каплю. Другая, третья и вот, боевой десант стремительно спускается с небес, смывая ошеломленную пыль с асфальта, с придорожной травы, с листьев деревьев, давая свободу дышать. Грудная клетка заработала в полную силу, вбирая свежий воздух. Голубой проказливой змейкой проскользнула молния, осветив всё призрачным нездешним светом. Многозначительно, по-актерски, выждав паузу, захохотал, забасил гром.
Стою под водопадом, весело смеясь. Свобода, свобода!
…В мокрой прилипшей к телу одежде, сижу в кабине сердобольного дальнобойщика, подобравшего меня на дороге. Говорить не хочется, уткнувшись в стекло, смотрю на проносящийся однообразный пейзаж. Водитель, покосившись на меня, сунул мне в руки полотенце.
- Сбежал из дома, малец?
- С чего вы взяли? К родной тетке еду.
- Брось заливать! Знаем мы вас. Все вам неймется. Вот заботишься о вас, заботишься, вкалываешь с утра до ночи, а от вас никакой благодарности. У самого такой же оболтус растет, ни к чему душа не лежит. Целыми днями болтается на улице, давно ремня не пробовал.
Водитель все говорил, говорил, распаляясь все сильнее. А я стал думать, к чему у меня лежит душа. Мне нравится мчаться на скейте, чувствовать волнение в груди от скорости, от поющего ветра. Мне нравится небо, лес, трава и белые пушистые облака. И что же я должен стать лесничим или спортсменом, загнать себя в рамки? А у меня душа болеет в рамках, мне тесно в них, я хочу свободы безграничной. В рамки загоняют себя сами взрослые, но не я. Вот и родители мои, держатся за рамки. Рамки брака, пускай треснувшего; рамки любви, пусть ушедшей; рамки соответствия, что бы не хуже, чем у других, рамки, рамки…
Устав слушать нудные нравоучения водителя, высаживаюсь у первой бензозаправки. Достаю скейт из рюкзака и еду дальше по синей ленте асфальта, вдоль зеленых лесных стражников. Темнеет. Вымирающая деревенька. Покосившиеся заборы, огороды, заросшие травой по пояс, слепые окна домов. Тихо. Только одно окошко приветливо светит усталому путнику. Я постучал в него. Дверь открылась не сразу. Выходит на крыльцо старик, опираясь на сучковатую палку. Он похож на Пана на картине Врубеля. Наивно-детские голубые выцветшие глазки. Белые кучерявые волосы и маленькая бородка. Большие крестьянские наработанные руки.
Радушно пригласил в дом. Соскучился по людям. Дома чисто, прибрано. На стене остановившиеся часы с кукушкой, безжизненно висят усы-стрелки. Пожелтевшие фотографии в одной большой рамочке. На одной мужчина в военной форме. Он же, обнимающий девушку в легком ситцевом платье. Дети трех, пяти лет, мальчик и девочка. Напряженно смотрят в объектив, ожидая, когда вылетит птичка.
Старик собирает стол. По-деревенски режет вкусно пахнущий хлеб на груди, большими ломтями. Ставит на стол чугунок с картошкой. Глаза потеплели, он разговорился. Вспоминал свое тяжелое голодное военное детство, всю жизнь свою нелегкую. Он вдовец, жена умерла год назад. И с тех пор живет один, общаясь только раз в неделю с водителем-продавцом лавки на колесах, который объезжает с товаром такие же вымирающие деревеньки, как и эта.
- А дети? - спросил я.
И он увлеченно стал хвастать детьми. Какие они способные. Живут в городе, в достатке. Сын большой начальник и дочь замужем за генералом. Вот какие у него дети! И внуки есть замечательные, за границей учатся.
- Что же они вас к себе не возьмут?
И он запнулся, махнул рукой.
- Не нужен я им видно, забыли меня. Да, и я не хочу быть обузой для них, я старый, больной. Перед смертью бы только повидать деток.
Больно кольнуло в груди. Представил свою мать, отца, старых, беспомощных, Я вернусь, обязательно вернусь, я вас не брошу…
…И снова дорога, мелькают белые столбы, отмеряющие расстояние, мелькают чудные названия деревень. Я все дальше и дальше удаляюсь от родного дома, но я же и все ближе, ближе к нему…
Город, большой и шумный. Станция метро. Сажусь на каменный выбеленный тысячами ног пол, прислоняюсь к холодной мраморной стене. Смотрю на проходящих мимо людей. Слушаю обрывки разговоров. Чувствую свое одиночество и беззащитность. Закрываю глаза и тихо, вполсилы начинаю петь, вслушиваясь в неуверенное, но чистое звучание собственного голоса. Я давно уже не пел, с тех пор как начал ломаться голос. Пение захватило меня целиком, и я не слышал проходящих людей, звона бросаемых монет в картонную коробку, меня не было здесь, в этом мире.
Вернуться заставила грубая реальность. Гогочущие парни забрали мою коробку, вытряхнули содержимое, и цветные бумажки исчезли в их карманах. Мне они оставили мелочь.
- Это тебе на чай. А все остальное, уж не обессудь, арендная плата.
Было обидно, но скоро я научился прятать часть честно заработанных денег.
…Наткнулся, случайно, на чудное место. Пустырь. Рыжие пески. Кое-где розовеют островками цветущие длинные стебли Иван-да-марьи. Возвышается одиноко старый скрипучий тополь. Пересекает пустырь меридианом линия теплотрассы. Здесь можно жить. Стал потихоньку обустраиваться. С близлежайшей свалки приношу старую скамейку, деревянную дверь, дверцу от машины, доски. Под трубами теплотрассы устраиваю домик, на случай непогоды. Между опорами труб пристраиваю деревянную дверь – это будет стена дома. Дверца от машины послужила второй стеной. Щель между трубами закрываю досками от дождя. Внутрь ставлю скамейку. Уютный домик получился.
На пустыре я живу не один. Две собаки тоже заявили права на территорию. Одна - черная лохматая, очень ласковая, в почтенном возрасте самка. Она всем безумно рада, визжит и крутится юлой, чтобы ее погладили, приласкали. Второй - серый гладкошерстный дворянин, молодой и веселый. Весьма самостоятельная матрона, Джульетта, как я ее назвал, хотя она откликается на любое имя. Жуля, глава семьи. В их маленьком семействе царит матриархат. Когда я даю им есть, первая ест Жуля, а уж потом, что останется Дружок.
А какая любовь! Лежат вдвоем на песке, сложив головы друг другу на спину, нежные супруги. Увязавшись за мною, пожилая Жуля бредет не спеша, большая ленивица. А молодой Дружок бесшабашно весел. Бежит вприпрыжку за машинами, заливается лаем в полном восторге. И Джульетта, не скажи что старая, не отстает, подхватывает веселый лай. А как кокетливо разляжется, нежась на солнце. И как настоящая леди кружит голову Дружку.
Познакомился с женщиной, живущей рядом от пустыря, в маленьком частном домике. Домик казался одиноким, сиротливо приниженным на фоне возвышающихся из стекла и бетона громадин.
К окну домика приставлена смешная лесенка для кошки. Длинное березовое полено, на котором набиты аккуратные дощечки-ступеньки. В доме живет пожилая приветливая женщина и ее большое семейство: пять кошек, два попугая, один хомяк и еще ежик с разорванным ротиком, голубь с перебитым крылом. Она мать Тереза всех животных. Не может пройти мимо брошенных, нуждающихся в помощи живых существ. Многие знают об этом и даже подкладывают ей под дверь щенят или котят, побоявшись топить. Знают, она не успокоится, пока не пристроит щенят в добрые руки. И эти руки будут действительно добрыми. Она же подкармливала и Жулю с Дружком. Переживала она и обо мне. Всегда накормит, напоит, да я стеснялся к ней часто ходить.
…Большой супермаркет. Толпа суетливых, жадных до пустяков людей. Брожу, скользя по сверкающим плитам пола, рассматривая витрины. У стенда с музыкальными дисками я остановился. Этого диска DDT у меня не было. Острое желание подбросить в топку души новые впечатления, расшевелить сонные мысли. Не испытывая никаких угрызений совести, поворачиваюсь к стенду спиной. Заворачиваю руку за спину, нащупываю диск и осторожно засовываю в карман рюкзака. Иду с замиранием сердца к выходу, краем глаза отмечаю равнодушие охранников. Выхожу на свежий воздух, с облегчением вздыхаю.
Прихожу на свой пустырь. Завилась юлой Жуля, приветствуя меня. Дружок подставил голову для любимого ежедневного ритуала почесывания за ухом. Угомонившись, животные растянулись на горячем песке. Иду в тень от серебристого тополя, достаю диск и с нетерпением включаю плеер. Зазвенела разбуженная душа, рождая образы, оживая, тесня друг друга, они заговорили.
«Я церковь без крестов, стекаю вечно в землю, словам ушедшим внемлю, да пению ветров…». Вижу себя в старой церкви. Гулко отдают мои шаги под полуразрушенным сводом. Провожу рукой по стене, стирая известковую пыль. Исчезающая фреска, облупилась краска. Только глаза, огромные и больные, печально глядят на меня. Поднимаю голову. Сквозь разрушенный купол луна призрачно плывет в черном колодце ночи. Поднимаю руки и поднимаюсь туда, к луне. И вот, раскинув руки, я лежу на поверхности воды. Надо мной желтый глаз луны. Душа моя поднимается все выше, притягиваемая луной. Оглядываюсь назад. Вижу самого себя на поверхности воды. Все меньше и меньше распластанная фигурка превращается в маленькую одинокую точку, затерянную в бескрайнем просторе океана…
Просыпаюсь, укрытый теплым пушистым снегом. Засыпал тополь меня пухом, пожалел меня. Приветливо шелестит надо мной листьями, зелеными с одной стороны, а с другой серебристо-белыми.
Иду к соседке, доброй Феи всех живых существ. Накормила меня завтраком. Пригорюнившись, подперев голову рукой, смотрела на меня.
- Пропадешь один. Домой тебе надо.
- Я не один. Вы у меня есть, Жуля, Дружок, небо, тополь, облака, что еще мне надо.
- Одиножды один. Человеку нужна семья, друзья. Возвращайся домой.
- Я вернусь.… Когда почувствую, что пора
- Знаешь, а я решила Жулю с Дружком забрать к себе. А то придет зима, а они на улице будут мерзнуть. Места всем хватит. В тесноте, да не в обиде. Верно ведь?
Иду от нее, улыбаюсь. Какие все-таки люди на свете. Святые по земле ходят, а мы их в толпе не узнаем.
…Неизменный мой пост, станция метро. Звенят щедро монетки, брошенные прохожими. Меня потянуло почему-то на романсы. Вспомнилась бабушка. Она пела глубоким, чистым, ничуть не потрескавшимся от старости голосом. Аккомпанировала себе на гитаре. И меня научила играть. Зажгло пальцы от желания прикоснуться снова к струнам.
Идет смешная бритоголовая девчонка. Блестят, отражая свет неоновых ламп, бесчисленные колечки пирсинга в мочке уха, в нижней губе, в пупке. Одета в стиле милитари: сапоги на шнуровочках, брючки защитного цвета с множеством карманов, короткая черная маечка, открывающая плоский животик.
- Солдат Джейн, остановись – Окликнул ее.
Она улыбнулась, ждет
- Солдат Джейн, у тебя случайно нет гитары?
Она как-то странно замерла, посмотрела на меня отстраненно, как издалека. Молчала, задумавшись. Потом, не ответив, молча ушла. Я чувствовал, что сказал что-то не то, обидел ее, но не мог понять чем.
А вечером она пришла. С гитарой. Села рядом со мной, скрестив ноги по-турецки. Настроила гитару. Неуверенно пробежалась по струнам. Извинившись, виновато сказала, что давно уже не играла. А потом…
А потом, зазвучали красивившие песни менестрелей. Она пела старинные тексты песен на французском, английском языке. Я был поражен.
Исчезла станция метро, спешащая домой людская толпа, померк неоновый свет. Средневековье. Рыцарский турнир. Конский топот приближающихся друг к другу рыцарей с копьями наперевес, звон доспех, взмах белого платка красавицы.
Долго не мог прийти в себя.
- Волшебница, почему именно менестрели?
-Влюбилась, когда изучала в музыкальной школе.
Передала мне гитару:
- Сыграй теперь ты.
Держу в руках гитару, как живую, еще хранящую отзвучавшую мелодию. Пальцы вспоминают сами, пробегая по трепетным струнам, рождая музыку.
- Гитара теперь твоя, храни ее – говорит она.
- Но тебе нужнее, ты так замечательно играешь, мне до тебя не дорасти.
- У меня есть своя. А эта гитара очень дорогого и близкого мне человека. И я передаю ее тебе. Так надо. Гитара не должна пылиться, она должна звучать, жить.
- А если он вернется? - спросил я
- Он не вернется – печально ответила она.
А потом солдат Джейн повела меня в кафе. Мы сидели за столиком в маленьком уютном зале, ели мороженное и говорили, говорили о многом. Рассказала она и о своей любви. Он байкер с голубыми глазами. Они сошлись на любви к музыке, встретившись на рок-концерте. И больше не расставались. Им хорошо было вдвоем. Растворялись друг в друге. Но он погиб, попал в аварию. И с тех пор жизнь потеряла для нее смысл, умерла музыка в душе. Садилась пыль на гитарные струны. Пока…
- Пока ты не появился. Я поняла - музыка не умерла. И любовь моя не умерла, хотя его и нет рядом со мной. Я буду играть. И ты играй, бродяга, – закончила она.
Проводив ее до дома, прощаемся. Долго стою на улице, смотрю на светящиеся окна. Думаю над ее словами. Весь мир – музыка. Музыка ветра, шелеста листьев, пения птиц, просыпающего солнца и россыпи звезд. Музыка наших душ. Я буду играть!
…Пришло время, время возвращаться домой. Я почувствовал это ночью. Было тревожно и сладко. Расплескала луна белый свет, шелестел тополь, а в листьях его…
А в листьях его изливал душу соловей, свистел и щелкал в наркотическом дурмане, опьяненный луной и любовью. И вспомнил я. …Вот также, каждую ночь, пел соловей под нашим окном в кустах темно-махровой головокружащей сирени. Также ярко светила луна. Остро захотелось домой, в свою маленькую комнатку с большим распахнутым окном. Соловей дал мне знак. Пора…
Утро. Иду к доброй своей соседке. В дверях меня встречает радостная Жуля, усиленно работая лохматым хвостом. Обрела наконец-то хозяйку. Дружок, настоящий дворянин, свободный пес, узды не признает, и верно ждет свою подругу, расположившись под окном. Первое время, Жуля, боялась ходить на прогулку. Боязливо озиралась на неожиданно нашедшую ее хозяйку, боясь ее потерять, боясь вновь оказаться на улице. Тревожные мысли лишали покоя и, на какое-то время, вытеснила старую привязанность. Дружок, юный Ромео, заливисто лаял, встречая свою возлюбленную. Он, в отличие от Джульетты, был очень рад их совместным прогулкам. Вскоре и Джульетта перестала волноваться, поняв, что новая хозяйка не бросит ее никогда. И смогла в полной мере наслаждаться бесконечным двойным счастьем, жизнью в новом качестве хозяйской собаки и любовью, верного и преданного ей до самого конца, юного Ромео, ее Дружка.
- А у меня опять прибавилось забот. Подкинули под дверь щенков. Надо пристраивать. Ума не приложу, что делать. Двоих я могу пристроить, есть хорошие люди. Остаются еще двое. Кому их доверить? – причитает моя святая соседка.
Большеголовые нескладные щенки ползают, раскачиваясь на слабых кривых ножках, пищат, разевая розовые беззубые рты, вкусно пахнущие молоком. На деревянном полу, то там, то тут, поблескивают лужицы.
- Не переживайте, хозяина мы им найдем. Один кандидат уже есть, он перед вами. Я возьму одного, вот этого с белым пятном на лбу. Мне не скучно будет с ним вдвоем, в дороге. Я возвращаюсь домой. А второго я отнесу новой замечательной хозяйке. У нее доброе сердце, ей нужен друг.
Беру щенка на руки. Такой маленький, почти невесомый, пушистый теплый комок. Прячу его за пазуху, и иду, ощущая биение двух сердец, своего большого и стук маленького молоточка щенка. Знакомый подъезд, нажимаю кнопку звонка. Солдат Джейн открывает дверь.
- Это тебе – говорю я и опускаю щенка на пол. Он идет, ковыляя к новой хозяйке, ноги подкашиваются, разъезжаются. Тяжелая попка перевешивает, он плюхается на нее и, заявляя о себе, говорит: «Тяв». Джейн бросается к щенку, берет на руки, прижимает к себе. Потом, смотрит на меня, все понимает:
- Прощаться? Собрался в обратный путь?
Я молча киваю. Она встает с колен, подходит ко мне, обнимает меня, прижимает к себе.
- Прощай! Знай, что у тебя есть верный друг. Я буду помнить о тебе. А щенка я назову в честь тебя, Бродягой.
… И вот я, в золотистых лучах рассветного солнца, с гитарой за спиной, теплым щенком за пазухой, отправляюсь в путь, по дороге, ведущей к дому…
Маргарита Андреева
