Новинки псковской книги

Тульчина (Бутрина) Валентина Филипповна. Прозаик, член Союза писателей России. Родилась в городе Туле. Окончила филологический факультет Ленинградского университета. Работала научным сотрудником государственного музея-заповедника А. С. Пушкина, жила в Пушкиногорском районе. Автор ряда повестей и рассказов, опубликованных в центральных журналах и сборниках. Творчество В. Ф. Тульчиной отличает тонкий психологизм, умение построить сюжет.

ВАНЕЧКА БАЙРОН

В следующем году 22 января леди Байрон родила единственного своего сына Георгия Гордона Байрона. (...) При его рождении повредили ему ногу... и Байрон остался хромым на всю жизнь. Физический сей недостаток оскорблял его самолюбие. Он, будучи собой красавец, воображал себя уродом и дичился общества людей, мало ему знакомых, опасаясь их насмешливого взгляда. Самый сей недостаток усиливал в нем желание отличиться во всех упражнениях, требующих силы физической и проворства.
А. С. Пушкин. «О Байроне и о предметах важных».
Алена носила легко. Шила распашонки, обме­тывала пеленки – в ожидании. Совсем не тягост­ном. Все было так, будто уже было когда-то. Будто наворожили Алене – и все теперь знала наперед. Только и оставалось ей, что вслушиваться, вгляды­ваться, признавая. Походку свою, живот...

Пеленки выползали из-под лапки, из-под рук, наползали на живот. С колен – в стопку свежую, нарядную. Пастельно-постельную. И машинка швейная не стучала – приговаривала, и Алена носила-вынашивала, приговаривая.

Перед декретным отпуском отправили ее на УЗИ. Всех посылают. И все потом уже знают, кто у них: мальчик или девочка. Но иногда там ошиба­ются. Иногда они лежат так, что трудно определить: кто. Отвернутся, повернутся – попробуй разгляди. Потому, если носишь мальчика, а тебе говорят, что это – скорее всего – девочка, не надо расстраи­ваться раньше времени.
Вот и Ванечка не захотел показаться. Но врачиха сказала: не за ради любопытства вашего обследование проводится. В случае с нею, к при­меру, оно позволяет обнаружить аномалию разви­тия плода. Одна ножка у него определенно короче другой и стопа несформирована. Как и в чем еще аномалия выявится, предугадать пока невозмож­но. Самые непредсказуемые случаются проявле­ния. Подобный дефект настолько серьезен, что лучше Алене беременность прервать и от плода избавиться.

Алена сразу и заплакала:
– Ведь ножка только. Мы ему уже имя приду­мали: Ванечка. Нам все говорят – будет мальчик.
Плакала она, стоя перед столом, а врачиха, старорежимная совсем, скребла вечным пером по карточке, стряхивала чернила... Алена, плача, удив­лялась: где же она их берет?., где берет она их?! чернила...
И врачиха откинулась за столом: да не расстра­ивайтесь вы так, нарожаете еще ванечек – моло­дая...
За окном к пустой остановке подошел автобус и остановился. Пустой...
– Ну, а если не буду я ... избавляться?! Потому что от автобуса побрели двое: он и она.
Встали напротив. Схватку переждали. Она шла рожать ему ребенка. Ей разрешили – и она доно­сила. А у Ванечки ножка болит... Алена мотала головой:
– Не так вы меня поняли. Не так! Мне другие ванечки не нужны. Этого буду рожать. С ножкой. Не согласна я его за ножку убивать. Понимаете? Не согласная я!
И ко всему они привыкли, с брезгливыми лицами – не шелохнулась в ответ. Так самой Алене дыхание хоть перевести. Надоело везде и всюду задыхаться вместе, согласно. Пуговицы рвать, гры­зя удила: следующий! – села и расправила платье на животе.
Та и не выдержала – загрозила:
– Не согласная – и не надо. Только вернетесь еще. Сами. Когда в себя наконец-то придете. Но бывает, поздно уже возвращаются. Пороги оби­вают, а поздно. У нас – сроки, у нас – очередь. Вы вот декрет пришли оформлять – оформляйте! И думайте! Думайте: о ребенке, о себе. Которой, ой, как много еще всего в жизни хочется. Но прежде о ребеночке, которому мучаться... Не придете – воля ваша, рассчитывать вам потом не на что. Ни на какие льготы. Стационары, санатории — в порядке очереди. Теперь таких, как вы, с ручками, с ножками – пруд пруди. Заранее вас предупреж­даю.
Стиснула Алена зубы: будет, будет, – затвер­дила, – все будет, никуда не денется. А ей вдруг доверительно – закатались, забултыхались во рту камешки: о вас же думают, для вас стараются... Нам это что ли надо? Лишние хлопоты. Тоже ведь нервы не железные. Вас же, дурочек, жалко...
Закричала, конечно... Редко без крика обхо­дится. Всегда кричат, когда душа болит. Особенно, если за другого. Особенно, если убеждают, собо­лезнуя:
–Ты не знаешь еще, что такое: ребенок – урод. Не видела еще матерей этих уродов. Тоже голосили: за что? Дверьми хлопали: ни за что!.. Посмотрела бы на них сейчас. Сами себя в гроб вгоняют — и ладно. Нет, на другое бы посмотрела: как их уроды эти мордуют. Он же сам тебе потом и скажет: «Зачем родила?!» Скажет, скажет... Обя­зательно скажет. И еще, Мужу тебя есть?.. Ну, а как же. Но это пока муж. Он, может, и заявит: ребеноч­ка ни-ни, рожай, хотя бы и без ножки был. Не ему же с ним мыкаться, во все двери тыкаться!.. Это сейчас кажется, что просто все, что горлом воз­ьмешь. Никто с тобой кричать не будет, и тебе не дадут. Да и без толку... Думаешь, если муж, так и за каменной стеной?! Мужьям уроды не нужны. От­цам нормальные сыновья нужны. С нормальными ручками, ножками. Такие, как кругом. Да, да, именно другие ванечкп. Чтобы бегали, прыгали сами. Чтобы мужики были, а не калеки... В конце концов, урода-то ты родишь — не муж. Ты и будешь виновата. И не в том, что все-таки родила — другую он тебе вину отыщет. Потому что, как же?! Убивать он не согласен. Ни теперь, ни потом. А виновата будешь, что урода выносила, что тебя угораздило...
Ее было не остановить. Алена встала и закры­ла за собой дверь:
– Следующий!

А легкость исчезла. Нет, Алена Ванечку не разлюбила. Она его очень жалела, его сохлую ножку. Но жалела сама – никому не жаловалась: так и так, мол, болезный у меня Ванечка... Хотя Володе проговорилась: «Ты же нас всяких любить будешь?..» Плакала часто, висла на нем: будешь же, правда? И знала ведь, что будет. Она даже и про себя знала меньше, но Володе о ножке молчала. Прежде всего – Володе – молчала. Это перед другими она ванечкиной ножки уже и стыдилась. Вместе с Ванечкой стыдилась. Перед Володей – нет. Перед Володей она себя стыдилась, потому что все сильнее Ванечку жалела, потому что сама, своею волей не хотела оставлять его мучаться.
Алена так себя спрашивать стала: смею ли?.. И все выходило у нее, что не смеет.

Поэтому Алена пошла в церковь. Но и там она никого ни о чем не спрашивала. Но за тем и шла – она свечку поставила. Не за здравие, не за упокой – за муку. Свою уже только – без Ванечки. И вернулась в кабинет.

И нс было врачихи. Был врач. Молодой поро­дистый брюнет. С черной бородой и синими гла­зами. В синей рубашоночке из-под кипени халата.
Алене с ним сразу же стало просто. Он был совсем мальчик, и у него еще не прорезался проф­ессиональный взгляд. Человеческим был взгляд, и лишь только она сказала, что решилась беремен­ность прервать, он его отвел.

Перелистал ее карту, взял чистый бланк, над­писал размашисто, и ручка замелькала меж паль­цев, едва стола касаясь. Примерялся мальчик к профессиональной раздумчивости...
Алена рассматривала его ухоженную руку с длинными тонкими пальцами. Музыкальными, но не разработанными, не переигранными, без узло­ватых суставов.

А в такт не выстукивался – он сбивался с ритма, одергивая себя. Ему все еще было неловко, у него даже в горле першило от неловкости, и взглянул с трудом, принуждая себя к профессиона­лизму.
Слова у него подобрались неловкие:
– Байрон тоже был хромым. Но даже если и не Байрон... Аномалия ваша – всего лишь физи­ческий недостаток. В жизни это – не самое глав­ное.
Посмел взглянуть и закончил уже легко, не запнувшись:
– Не уговаривай те себя, это – то же убийство.
Но Алена по-прежнему смотрела на него бла­годарно. И молчала благодарно: он Ванечку пожа­лел. Ему можно было просто жалеть. Он даже неловкость сумел-таки преодолеть, воспитанный мальчик, и подвел, подтолкнул на край, чтобы знала, куда ей падать, а понимает, что не ей ему руку подавать, что самой ей выкарабкиваться при­дется. Хотя бы это понимает, поэтому все еще и вертит ручку в руке...

Но Алена точно так же поперхнулась: спасибо, спасибо вам. Только так Ванечку жалеть она себе уже не позволяла – и врач выписал направление. Алена ему сказала: все я знаю, я себя не уговари­ваю.
А знала не вес. Срывалась в мелочи, которые могли бы быть после. В этих мелочах надо было умолчать их с Ванечкой тайну. Знала, что умолчит. А вот как оно все будет, обходила рядом. Сказали: будем вызывать преждевременные роды. Оказа­лось, это только звучит так: прервать беремен­ность. Оказывается, прервать можно, только ро­див.
И она родила Ванечку.

Обмыли, запеленали его, и кричал он, кричал, не умолкая.
Ни на минуту. Вся – слух Алена стала, надо­рвалась криком Ванечкиным, охрипла, ослабла, но не выкричалась. Не посмела.
Подошла акушерка жалостливая: будет тебе, милая, будет... ты теперь мамочка.

Видно, не сказали акушерке ничего – забыли. Или и не говорят?.. Потому-то акушерки лишь глядят и жалеют: «мамочка» говорят. А остальные знают. Знают, кто – мамочка, а кто – другое совсем. И везти куда знают: из родильного назад в гинекологию, в палату пустую, почти одиночную...
– За что? – не соглашалась Алена. – За что... если я — мамочка. Ванечка у меня родился.
Ведь ни словечка акушерка не сказала, ни словечка. Нашлепала, намыла, в ряд уложила: ниче­го, мужичок, ничего... И никто. Никто, ничего не спросил, будто бы она уже и отказалась. И увезли вместе со всеми Ванечку ее. А он – и не младенец, лягушонок еще. Ухватить, спрятать на груди от чужих глаз, да и донашивать, с рук не спуская.
Так и донашивать, гак и донашивать...

Заскользила по коридорам, по лестницам – мышкой серенькой вдоль стен: шур-шур шлепан­цами. Где-то плакали они, совсем рядом, совсем близко, а не добраться. Уводило ее от этой двери, отводило. Хоть и живой Ванечка – не допустил Господь, но Алену к нему не захотел допускать.
Заголосила она в одиночке своей: вымолю, выпрошу. Никому не отдам, никому. Кричат пусть, ругаются – вес стерплю. Знаю, что виновата... Ну, кому нужен он, Ванечка мой?!
И стихла: никому – со своею сохлою ножкой.
Когда утром придут, она скажет: я все пони­маю. Понимаю, что хотели вы, как лучше. Я тоже хотела. Но раз так получилось, отдайте мне Ванеч­ку – я его выхожу. И ничего больше никогда у вас не попрошу. Ничего. Только отдайте... И они вернут – надо только дождаться утра.
Но не было сил их дожидать. Доживать до утра у Алены не было сил.
На посту спала сестричка Гуля. Милая, с проворными милыми руками. Нежная, кожа, не­жно касались... Она вернет.
– Гуля, – легонько тронула ее за плечо.
Гуля спала доверчиво, поджав под себя ноги, раскидавшись по всему столу.
Ребенок, совсем еще ребенок, – умилялась старая теперь Алена. Как это они умеют так спать. Не подняться руке такой сон сломить. Ребячье все, хрупкое, нерастянутое... Как по-детски, играя в сестричку, умеет она надо всем – поверх – порхать из палаты в палату. С первого взгляда ясно: игра ей нравится и больные нравятся, и каждому хочется подыграть.
Гуля вдруг оглянулась раскосо. Из детства же – сразу проснуться и заторопиться жить.
– Гуля, простите, ради бога. Понимаете, ви­димо, моего ребенка решили отдать в дом младен­ца. Но меня не спросили даже, а я не отказываюсь. Он у меня живым родился. С волосиками уже родился. С черненькими... А меня не спросили – и сразу сюда повезли. Пожалуйста, прошу вас, позвоните в родильное отделение, чтобы никуда его не отправляли. Не надо, ничего не надо, раз он живой родился.

Но Гуля: куда же я буду звонить, ночь уже, такие вопросы надо с врачом решать, о чем вы только раньше думали...
Алена ловила Гулин взгляд: не думала я. Дума­ла: потом – сразу – обязательно рожать буду. Обязательно Ванечку. Не знала, что сейчас уже рожу. Я только хотела, чтобы он не мучался. Ну, не знала я, не знала, что они рождаются! Живые... Думала, рожу потом и будет тот за двоих. За двоих у меня будет. А как крик его услышала... Я, когда поняла, что уже сейчас рожаю, об одном молилась: пусть живой родится. Закричал, а я лежу... Вместо того, чтобы сразу же: возьму я его, возьму!.. Лежу и плачу — думаю: господи, ну как я теперь, ведь взрослый же человек... будут мне вот так же гово­рить, а о чем раньше думали... что я отвечу?.. И только одного не понимаю, зачем же на седьмом месяце избавляться, если они все равно рождают­ся, живые?.. Что ж рассчитывать, что сами не выживут?!. Только я Ванечку выхожу! Выхожу... Позвоните, пожалуйста. Позвоните, чтобы сдела­ли все. Чтобы выжил до утра. Только до утра чтобы...
– Боже мой, – как-то странно смотрела на нее Гуля, – что вы маленькая что ли!.. Что вы не понимаете?!
Она залистала больничный журнал. Страницы трепыхались под ее пальцами.
Свела Алена свои, онемевшие, в хруст: пожа­луйста...
– Aллo, родильное?.. К вам сегодня поступил ребенок, прерванная беременность...
– Ванечка! Ванечка Максимов.
– Да, да Максимова, мальчик... Спасибо, – и Гуля хотела положить трубку.
– Да нет, – успела загородить рукою рычаг Алена. – Heт, – еще пыталась она вежливо улыб­нуться. – Нет, – а из трубки гудки отбоя... – Вы же ничего не сказали. Не сказали, что возьму я его.
И Гуля в ответ тоже слабо улыбнулась – одними губами:
– Да, конечно, конечно, – и в трубку с гудками, – она его возьмет...

Лампа дневного света потрескивала телефон­ным треском: не хотели Алену соединять. Не надо – молчала она. Не надо – раздумала спрашивать, раздумала напоминать. Не надо узнавать, как отве­чают на том конце. Там тоже ночь, а ночью спят, давайте я вас отведу в палату, вам надо лежать. Закивать согласно: сейчас, сейчас... Заколотиться на кровати: так отходит заморозка.
Заморозка – это хорошо. Словечко. Еще жи­вое. У него есть вкус... Заснуть, разметавшись по белым простыням, обметав по краям, заметав стеж­ками скорыми пытавшуюся было ускользнуть душу. Мечталось о последнем сне: свалиться с ног безоглядно, перелистав жизнь к началу, чтобы еще ничего не было. Господи, почему ты нас оставил!..
Гуля подоткнула одеяло, встала у двери: поче­му она должна оправдываться, почему она должна что-то объяснять?.. Почему у них – у всех – этот рыбий, бессмысленный взгляд? Опростаются и лежат целыми днями, обмирая от пустоты. И ничегошеньки в рыбьих глазах... С волосиками, говорит, родился. С черненькими... А она сдаст утром смену. Сами пусть с актом своим о смерти объясняют ей все.. Господи, да все она знала, раз так пожалела. До смерти... И не мучался, как она и хотела.
Может, обойдется еще все, — она выключила свет.

д. Савкино (Псковская обл.)

Рассказы, повести, исследования Валентины Тульчиной (Бутриной) в фонде Псковской областной универсальной научной библиотеки

1. Тульчина, В. Возвращение к здравому смыслу / Валентина ; Валентина Тульчина
   // Слово. - 2008. - N 6. - С. 96-110. - фот.
2. Тульчина, В. Всегда гонимы / В. Тульчина // Слово. - 2007. - N 1. - С. 34-52.
3. Тульчина В. В седьмое лето... : повесть / В. Тульчина // Север. - 1993. - N 1. - С. 44-63.
4. Тульчина В. Ванечка Байрон / В. Тульчина // Брызги шампанского. Новая женская проза : сб. рассказов / [сост. С. И. Василенко]. - М. : АСТ : Олимп, 2002. - 441. [1] с.
5. Тульчина В. Ванечка Байрон // РУССКАЯ ПРОВИНЦИЯ. - 1994. - № 3 (11). - С. 41-43
6. Бутрина, В. «Если не обратитесь и не будете как дети...» : к 40-летию Пушкинского праздника поэзии / В. Бутрина // Псковская правда (г. Псков). - 2006. - 20 мая. - С. 2.
7. Бутрина, В. Ф. «Животворящая святыня...» / В. Ф. Бутрина // Псковская правда (г. Псков). - 2005. - 3 июня. - С. 3.
8. Бутрина, В. Ф. Записка А. С. Пушкина "О народном воспитании" в историческом контексте / В. Ф. Бутрина // Михайловская Пушкиниана: материалы Михайловских Пушкинских чтений "1826 год" (авг. 2006). - Сельцо Михайловское ; Псков, 2006. - Вып. 42. - С. 153-174. - Библиогр. в подстроч. примеч.
9. Бутрина, В. Когда музей становится домом / В. Бутрина // Псковская правда (г. Псков). - 2007. - 1 июня. - С. 3.
10. Бутрина, В. Михайлов день в Михайловском / В. Бутрина // Пушкинский край (Пушкиногорский р-н). - 2003.-14 янв.-С.6,17 янв.-С.6.
11. Бутрина, В. Михайлов день в Михайловском / В. Бутрина // Псковская правда (г. Псков). - 2003.-17янв.-С.9.
12. Бутрина, В. Ф. Об участии священника Илариона Раевского в похоронах А. С. Пушкина и о предметах важных... / В. Ф. Бутрина // Псков. - 2005. - № 23. - С. 162-171. - Библиогр. в примеч.: с. 170-171.
13. Бутрина, В. Скажу: и внуки внуков наших сюда придут из-за него / В. Бутрина // Псковская правда (г. Псков). - 2005. - 10 февр. - С. 18-19.
14. Бутрина, В. Скажу: и внуки внуков наших сюда придут из-за него... : размышления у могилы А.С.Пушкина / В. Бутрина // Пушкинский край (Пушкиногорский р-н). - 2005. - 8 февр. - С. 4.
15. Бутрина, В. Так возрождалась память о гении : создание музея-заповедника в Пушкинских Горах / В. Бутрина // Мир музея. - 2005. - № 8. - С. 13.
16. Бутрина, В. Ф. Юродивый Николка в трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» и блаженный Тимофей по спискам и редакциям «Святогорской повести» (к вопросу о проблеме прототипа и правдоподобия художественного образа) / В. Ф. Бутрина // Псков. - 2006. - № 25. - С. 118-126. - Библиогр. в примеч.: с. 125-126.
17. Бутрина, В. Ф. Юродивый Николка в трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» и блаженный Тимофей по спискам и редакциям «Святогорской повести» / В. Ф. Бутрина // Михайловская пушкиниана: материалы науч.-музейн. Михайловских Пушкинских чтений «1825 год» (авг. 2005). - Сельцо Михайловское ; Псков, 2006. - Вып. 41. - С. 32-44. - Библиогр. в подстроч. примеч.