Новинки псковской книги

В семье Евдокима Демидовича и Анастасии Поликарповны Соловьёвых, проживавших в деревне Бойково Невельского района Калининской (ныне Псковской) области, родились три сына. Старший из братьев Дмитрий ушёл служить в армию в 1938 году. Через три года страшная весть пришла в каждый дом – началась война. Отец ушёл на фронт. А уже 15 июля 41-го фашисты вошли в Невель. Гитлеровцы стали угонять в Германию невельскую молодёжь, в их число попал средний брат – Петр. Единственным из мужчин в семье остался пятнадцатилетний Николай, которому пришлось вместе с матерью вынести все ужасы фашистской оккупации.

 

Прорываясь с боями из Киевского котла, Дмитрий, как и многие его сослуживцы, попал в плен и содержался в шталаге Белая Церковь. Бежал. В поисках еды попросил помощи у местных жителей. Они оказались коллаборантами и выдали красноармейца фашистам. Его вернули в лагерь, потом этапировали в Полоцк, в  ДУЛАГ № 125. По сути, это был настоящий концлагерь, но и оттуда ему удалось сбежать. В районе посёлка Идрица Себежского района Дмитрий нарвался на немецкий патруль. Был схвачен и снова доставлен в Полоцк. 10 суток карцера в лагере военнопленных равносильны смертельному приговору. Низкая температура, сырость и голод отнимали последние силы, медленно вели к угасанию его жизни. Руки уже не могли поднести ко рту выдаваемые узнику в сутки сто грамм хлеба и кружку воды.

 

Одному Богу известно, как Анастасия Поликарповна узнала про заточение сына. Собрав в небольшую котомку скудный провиант, она отправилась пешком в Полоцкий лагерь – это около 110 км. Сейчас трудно сказать, как ей удалось передать посылку. Возможно, немцы попались сговорчивые. Но то, что Дмитрию стали приносить в карцер одну ложку толокна ежедневно – факт.

— Когда я увидел толокно, то сразу понял, что кто-то родной узнал обо мне. Заправлял его водой и пил. Возможно, именно это спасло мне жизнь, – рассказывал братьям после войны Дмитрий.

Осенью 1943 года в ходе молниеносной наступательной операции Калининского фронта войска 3-й ударной армии освободили город Невель и некоторые населённые пункты на юго-востоке района. Здесь следует отметить, что вся территория района была освобождена к весне 1944 года. Так вот, деревню Бойково освободили 6 октября 1943 года, а спустя две недели Николай был призван в ряды Красной Армии. В 153-м запасном полку он прошёл курс молодого бойца и был определён в 890-й отдельный сапёрный батальон 79-го стрелкового корпуса. В конце весны 1944 года линия фронта проходила вблизи села Лукино (в настоящее время граница Бежаницкого и Пустошкинского районов Псковской области). Это порядка  80 километров от Невеля. Но разве это расстояние для матери, беззаветно любящей своих сыновей? Для материнского сердца воистину нет преград.

 

  Анастасия Поликарповна не знала, где находится её сын, где расположена воинская часть, в которой он служит. Но, собрав нехитрые гостинцы, она пошла к нему на фронт, бережно храня на груди письмо от Николая. Заветный номер полевой почты 11159 она выучила наизусть, а солдатское письмо-треугольник служило ей путеводной звездой. Она показывала его всем, кто её останавливал и у кого она пыталась узнать дорогу.

 

Неизвестно, сколько времени она шла, но к полудню 18 мая её остановили наши солдаты на подходе к Лукино. Сапёры из первой роты возводили переправу и очень удивились, когда встретили в паре километров от передовой женщину, разыскивающую своего сына по адресу их полевой почты. Проверили документы и доложили командиру. Тот по команде дальше.

Николай служил во второй роте и в это самое время с двумя товарищами строил наблюдательный пункт на переднем рубеже. Начался артобстрел первой полосы обороны, и от взрыва немецкого снаряда комья мерзлой земли страшным градом накрыли сапёров. В ногу ударило настолько больно, что она распухла прямо на глазах. Подняться было невозможно, пришлось ползти до щели-укрытия. Через какое-то время прибыл комвзвода и огорошил Николая новостью: «К тебе мать пришла! Приведи себя в порядок и двигайся в расположение…».

— Мам, как ты вообще такое удумала? – обнимая матушку, спросил Николай, – надо мной теперь все мужики смеяться будут.

— Соскучилась, сынок, терпеть больше нет сил, – утирая слёзы, ответила мать. - А ты почему такой грязный? Ты где был?

— Так я ж не на танцульках.

 

До позднего вечера они разговаривали. Николай спрашивал про отца, братьев – может, вернулся кто. Да куда там… Сын накормил мать солдатским ужином. А она ему из котомки гостинец достала: печенье из отрубей и толокна, с кило где-то. Толокно ведь очень питательное: съел пару ложек – и ты уже сыт.

 

Весть о том, что к бойцу на фронт пришла мама, дошла до командира батальона, который распорядился отрядить следующим утром полуторку на станцию «Невель» за продуктами для части, и заодно доставить Анастасию Поликарповну до соседнего райцентра.

 

В деревне было несколько целых домов: в одном квартировали солдаты, а в другом проживало две или три семьи. Туда мать Соловьёва и определили. Она там подремала чуток в уголке. А поутру – в обратную дорогу. 

 

– Обнялись мы на прощание, – вспоминает ветеран. – Она мне: «Береги себя, сынок. Уж не знаю, увидимся ещё или нет». И такая тоска у неё в глазах была, что и сейчас заплакать хочется, да выплакал всё уже.

 

К вечеру 19-го мая Анастасия Поликарповна вернулась в Бойково. Устав от дальней дороги, легла спать. А ночью на озере Мелкое, по берегу которого располагалась деревня, какой-то капитан лучил рыбу. И в это самое время немецкие самолёты летели бомбить железнодорожный узел «Невель - 2». Село находилось меж двух дорог, одна – на Усвяты, другая – на Витебск, и соединялись они трассой Великие Луки – Невель, здесь же, в трёхстах метрах, проходит железная дорога Невель – Витебск. Скорее всего, такая картина местности вкупе с лучами фонаря на воде смутила немецких лётчиков, и они открыли бомболюки. 38 авиабомб превратили этот клочок земли в адское месиво. Смертельные осколки прошивали стены домов, а взрывная волна сносила крыши, разбрасывая венцы строений на десятки метров…

 

P.S.

Соловьёвы вернулись с войны живыми. Отца демобилизовали сразу после Победы. По возвращению он всю жизнь трудился в колхозе. Дмитрия освободили американцы из шахт в горах Германии. Осенью 1945 года его передали советским войскам. Пройдя фильтрационную цедилку, ему пришлось ещё год служить в Западной группе оккупационных войск. Вернувшись, окончил железнодорожный техникум и работал в г. Полесске Калининградской области на местной дистанции пути. Петра освободили наши войска весной 1945 года, после чего отправили к месту жительства. Он закончил Невельское педучилище и по распределению был направлен в Латвию учителем начальных классов, но успел до этого поработать в г. Пустошке. А Николай вернулся домой только в 1950 году и работал до выхода на пенсию киномехаником.

 

Ещё остались живые свидетели фашистской оккупации, их мало, но они есть, а ещё есть люди, которые прошли сквозь ужас лагерей смерти, те, кто хлебнул горя по самое донышко. Я была в шаге от этого ада, но Господь уберёг меня.

 

22 июня 1941 года в деревне Сурмы, что была когда-то частью Топорского сельсовета, играли свадьбу староверы Вороновы. От соседнего села Мякинчино к нашим домам вилась дорога по крутой горе. Так вот, в самый разгар свадьбы, мы увидели, как по ней бежит человек, шибко бежит, аж пыль столбом за ним тянулась, как хвост. Сушь тогда стояла неимоверная. Всем сразу стало ясно, что-то случилось, ведь мужики по деревне не бегают просто так.

 

— Война, война с немцами, – задыхаясь, выпалил сельчанин.

 

Все тот час и обомлели, ошарашенные известием, опосля ринулись к своим домам радио слушать. У нас в хате тоже имелся этот чёрный кругляшок на батарейках, «Рекорд», по–моему, назывался. Через репродуктор мы узнали, что всем мужчинам 1905 –1918 годов рождения необходимо срочно явиться в сельсовет.

Отец собрался за пять минут. Мать в плач… Мы с сестрой ещё долго за папкой бежали, ревели навзрыд, а он остановится, посмотрит в глаза каждой, пожалеет ладонью по голове и дальше молчком. Он так и не вернулся, погиб где-то под Белостоком в 1944 году.

 

Туго нам пришлось, когда пришли немцы. Помню, как они гарцевали на мотоциклах по нашей горе, коляски у них были ещё тогда с ведущими колёсами. У каждого губная гармошка. Но остановились они в деревне Парахны, а у нас только полицаи жили. Почти каждую ночь у них шли перестрелки с окруженцами да партизанами, от этих стычек половина домов в деревне сгорело. От страха мы прятались всей семьёй в яме, что выкопали за домом, а днём было относительно спокойно. Деревня располагалась у самого леса, поэтому население выгоняли на спил кустов и деревьев, чтобы видимость подходных путей к ней была до двух километров.

 

У нас была корова, одна единственная на всю семью – наша кормилица. Очень берегли её. Днём она была с нами, а на ночь мы отводили её за пять километров, в Парахны. Днём полицаи с немцами обирали народ, а ночью приходили партизаны. И одним и другим надо было обязательно что-то дать, то овцу заберут, то яичко, то варежки надо, то соль, хлеб, спички. Не дашь, так они сами отберут, а то и расстреляют. Вот так, меж двух огней и жили. Спустя некоторое время партизаны увели от нас корову. Вообще туго стало. Но выжили, сумели как-то, помилуй Бог.

Полицаи лютовали пуще немцев, много их было в нашей местности. Вели себя нагло, надменно, а перед фашистами стелились, как собачонки. Бывало, зайдут в дом и просят маму связать носки для фрица, чтобы подмаслить «хозяину», а если прознают, что ночью в доме партизаны были, так на двор тянут, на расстрел, а я, малютка несмышлёная, катаюсь у них в ногах, плачу: «Не стреляйте мамоньку, не стреляйте…».

 

Осенью сорок третьего один немец предупредил: «Уходите в лес, прячьтесь, вас скоро погонят в Германию, а деревню сожгут». Не удивляйтесь, были и такие немцы. Так мы чуть ли не всей деревней ховались на острове, что на озере близ деревни Сивцево. Нас нашли полицаи и выдали, выслуживались псы проклятые. Стали вертать назад, а дорога через болото по настилу сгнивших брёвен. Одна из женщин была беременна, звали её Горелова Мария Петровна. С ней три девочки было: Лена, Нюша и Шура. Так вот она как-то оступилась и ввалилась в тину по самые плечи, еле вытянули её. Но вот какое дело, то ли от страха, то ли время подошло, но в деревне Мосеево, куда нас пригнали, она родила девочку. А ни пелёнок, ни какой-либо одёжки ведь нет. Откуда там взять что-то можно было. Завернули, что под руку попало, и погнали нас дальше, через деревню Репище, на Трехалёвский большак. Мы шли долго и после каждой деревни, что попадалась нам по пути, колонна становилась длиннее. Как я уже сказала, время было осеннее, октябрь, аккурат в канун Покрова. На станции Маево нас должны были погрузить в вагоны, состав уже был собран и стоял под парами, но партизаны взорвали мосты чуть ли не по всей округе. Повезло нам тогда. Много позже мы узнали, что в это самое время шла «рельсовая война», а неделей ранее уже был освобождён наш районный центр.

С поездом у фрицев не получилось, и нас погнали в Германию пешком. По дороге перебивались, чем могли. Настенька – сестра моя старшая, то в дом какой забежит, выпросит у хозяев кусок хлеба или горсть зерна, то листья соберёт, то боб или горох где отыщет — это и хрупали. Спаси и помилуй. Наступила зима, а на мне были резиновые сапожки, ведь одеты все были по-осеннему. В какой-то деревне удалось раздобыть старые валенки, так я прямо в сапогах в них и нырнула. Всю зиму нас гнали куда-то на запад, и к весне сорок четвёртого мы оказались на хуторах, глубоко в Прибалтике. Я многого не помню, я всего лишь была маленькой девочкой, пяти лет отроду. Подробности о которых я сейчас рассказываю, мне рассказала мама, много лет позже, когда я уже что-то понимала в этой жизни. В марте сорок пятого наши войска нас освободили. Счастье было превеликое, плакали абсолютно все, нас даже не пугало пешее возвращение. Снег уже начинал подтаивать. Валенки на мне разваливались на глазах. В каком-то населённом пункте нам повстречалась добрая женщина. Она предложила пожить у неё, но мы торопились домой. Тогда она дала нам на дорогу самовыпеченную буханку хлеба.

 

Идти было тяжело, дороги ведь никто не чистил, местами даже проваливались по колено. В одном селе нам повстречался мальчик, который тянул за собой саночки. Мама предложила ему хлеб в обмен на них. Он замялся на минуту, а потом сказал:

— Здесь полозок в одном месте сломан, – и показал где. Но мама согласилась и на такие. Где-то в районе города Себежа около нас остановилась полуторка и солдаты предложили подвезти. Это были сапёры, они направлялись в деревню Турки–Перевоз на разминирование. Ну, а дальше нам оставалось рукой подать до дома.

 

Двадцать семь дворов были сожжены подчистую, лишь голые трубы печей встречали нас. Стоя у пепелища, я прижалась к матери и спросила:

— Мамочка, можно мне супчика сделать? Очень, очень хочется. Пусть даже кислого.

— Доченька, как я тебе его сделаю, видишь, всё сгорело.

— Мамуля, мы ведь в печке суп варили, печка-то целая…

 

Первое время жили в землянке. Настенька сапёрам помогала, они ей подарили за это две большие гильзы и ящик из-под снарядов. Этот ящик служил нам и шкафом и столом одновременно, а в гильзах мы воду носили, и кушать готовили. Перекапывали поля, искали прошлогоднюю картошку. Перемёрзшая, при варке она сразу разваливалась, поэтому приходилось добавлять к ней липовый лист. Колоски собирали, крапиву, рвали листья на деревьях, потом всё это, как следует, рубили и ели такую кашицу. Мыться тоже негде было, да и нечем, мыло по тем временам казалось роскошью, вши и чесотка были кругом. Мама кидала в кипяток золу, потом ждали, пока отстоится, этим и мылись.

 

В деревню стали возвращаться мужики, в основном покалеченные, кто без пальцев, без руки или ноги. Мария Горелова тоже вернулась со своими девочками, но от жизни в землянке, её малютка покрылась какой-то корью и вскоре умерла.

 

Начинали восстанавливаться колхозы. Первым делом закапывали траншеи на полях, а потом сеяли. Помню, как взрослые впрягались в длинную жердину, на конце которой был плуг: трое справа, трое слева — так и пахали самотугом. Несколько позже из Германии пригнали коров, и наша Настя приступила к работе дояркой на ферме. За трудодень ей давали пол-литра молока — большое подспорье в те годы.

 

В 1946 году я пошла в школу, она находилась в нескольких километрах от нас в деревне Мешово. Далековато было, конечно, одежды практически не было, а обуви и подавно. Ходили босиком до поздней осени. Поутру морозец прихватит, ножкам холодно, так мы остановимся, пописаем на них, чуть отогреются, и дальше бежим.

Вот так и жили. И ничего ведь, смогли, выдюжили всё и детей подняли с внуками, потому что ценили жизнь, умели и любили работать.