За синими нитками,

рассказала Ольга Борисовна Полевица

* * *

У синего-синего тёплого моря под боком у большой горы притулился маленький городок. Его узкие горбатые улочки сбегали вниз, почти к самому берегу. Круглый год светило над городком яркое солнце. На окраине, в стареньком уютном домике с крышей из серого плитняка, жила-была девушка, искусная вышивальщица и узорница. Мать дала ей очень красивое имя — Анна.

Все в городке любили Анну. Старики говаривали — не рождалось у нас ещё такой милой девушки. Анна не была красавицей, но казалось, пришла из другого мира и принесла с собой свет оттуда. И, глядя на неё, человек невольно улыбался, озарённый этим светом, и забывал обо всех своих невзгодах и передрягах.

Но не только за милоту любили девушку — тем же волшебным светом лучились и её вышивки. Наденешь рубашку с Анниными цветами, уверяли женщины, и словно на лугу окажешься... Стеклянные бусинки, выходя из-под её рук, искрились, как драгоценные камни. Обыкновенные стёганые жилеты выглядели так, будто сшиты из дорогой парчи. Прорезные узоры на белоснежных скатертях и занавесках казались гранями драгоценного хрусталя. Но больше всего радовали людей её картинки. Простые, совсем не похожие на роскошные гобелены, как раз по карману беднякам, эти картинки ценились и у самых знатных. Стоило повесить их на стену, и они оживали. Чудилось, цветок вырос прямо здесь, а птица только что присела на ветку, и шевельнуться боязно — вдруг улетит.

С самого детства Анна любила море. Она видела его утром, как только открывала глаза, видела днём, поднимая голову от работы, видела вечером, сидя на крылечке или собирая сливы в саду, а ночью оно ей снилось. Над морем всегда было небо — высокое и лучезарное, ему под стать. Анна любила и небо. Эта ясная синева была её миром, её жизнью, её другом.

И что бы девушка ни вышивала — она вышивала эту синеву. Синими были цветы на лугу, тёмные пушистые ели высоко в горах, снег на вершинах, тени, крылья ласточек…

В комнате у Анны стояли две узорные шкатулки из тёмного дерева — подарок старика-резчика, что жил на соседней улице. В маленькой хранились иголки, ножницы, напёрсток и разноцветные моточки, а в большой — одни только синие нитки, самых разных оттенков: и сиреневые, и фиолетовые с алым отсветом, и серебристо-голубые, и изумрудно-голубые, и почти чёрные — цвета воронова крыла; бирюзовые с шелковистым отливом, синевато-серые, лазоревые... Каких только не было!

И вот однажды в большой шкатулке закончились самые ходовые нитки — чистого и глубокого цвета, каким бывает небо в оконце туч. Анна накинула на плечи платок, взяла корзинку и отправилась в лавку. И вот беда — именно таких там не оказалось. Девушка заходила в другие лавки, постепенно спускаясь к морю, к богатым улицам, но нигде не могла найти то, что нужно. Грустная, вышла она к самому берегу и села на тёплые гладкие камни. Море ласково синело, поблёскивало горбинками волн, искрилось в далёком далеке, сливаясь с небом. Долго-долго сидела Анна, заворожённая синим простором.

Наконец вздохнула и, как бы возвращаясь к заботам дня, взглянула на неумолчный прибой. Вдруг видит — на камушке рядом с ней примостилась молодая женщина. Анна поначалу даже не удивилась — в глазах всё ещё стояло прекрасное море, и длинные волосы незнакомки поблёскивали и переливались, совсем как его волны, а омытые прибоем, исчезали, словно растворялись в зеленоватой воде, и появлялись вновь, как только она схлынет. Анна могла бы смотреть на странную пришелицу долго-долго. Вроде обычный человек, из плоти и крови, но в то же время будто выточена из полупрозрачного камня — берилла, такого же зеленоватого.

Незнакомка пошевелилась и спугнула наваждение:

— Здравствуй, Анна.

— Здравствуй, — робко ответила вышивальщица.

— Меня зовут Лазурь, — с доброй улыбкой представилась женщина. — Я хочу подарить тебе кое-что. — Она улыбнулась ещё светлее и добавила: — Прясть меня научили родители. Вот, возьми.

И протянула нитки, синие нитки. Но какие! Анна ахнула и чуть не выронила клубок — мягкие, чуть прохладные и неожиданно весомые, они мерцали и светились изнутри. Как будто держишь в руках кусочек волны, насквозь пронизанной солнцем… уголок ослепительно чистого неба… речные струйки в ясный день…

Как сквозь сон услышала девушка голос Лазури: «Нитка из этого клубка никогда не закончится, а всё, что ты ею вышьешь… Впрочем, увидишь сама».

Когда Анна подняла голову, необыкновенная гостья была уже далеко от берега — она стояла на волне, как на гигантской ладони, почти сливаясь с морем.

— Лазурь! — позвала Анна, и на удивление та услышала и обернулась. — Благодарю тебя и твоих родителей! А можно мне узнать, кто они?

— Я дочь Большой Реки и Великого Моря, — долетел ответ, и женщина исчезла в сиянии бликов.

С тех пор в городке начались чудеса. Рассказывали, что одной маленькой девочке подарили на праздник Аннину вышивку с красавицей-царевной. И эта царевна каждый вечер сходила с картинки и учила крошку старинным танцам. А ещё рассказывали про скромную и добрую девушку, чьё подвенечное платье Анна расшила цветами и птицами, — как только молодые переступили порог дома, все цветы раскрылись и заблагоухали, а птицы запели на разные голоса — одна другой лучше.

Из уст в уста ходила и такая история. Однажды престарелый пастух сломал ногу и попал в лечебницу. Он так скучал по вольному воздуху высокогорных лугов, шалашу, постели из лапника, что от тоски нога никак не заживала. Тогда друзья попросили Анну вышить ему то, по чему он так тосковал. И с того дня, как вышивку повесили у больного над кроватью, тот быстро пошёл на поправку: пушистые еловые лапы укрывали его, овевая запахом смолы и хвои; весёлый ветерок гнал облака-барашки по ярко-синему небу, раскачивал сиреневые колокольчики на лугу, а у барашков земных, что тихонько блеяли вдалеке, топорщил густое голубое руно; маленький горный ручеёк даже на ощупь был ласковым и прохладным… Пастух чувствовал себя дома.

Но самое удивительное случилось с тем резчиком, что подарил Анне шкатулки. У него в колодце вдруг испортилась вода. Все соседи любили мастера и старались помочь, как могли, — носили ему свежую воду, почистили сруб, потом даже поставили новый, но всё напрасно. Совсем загрустил старик. В ту пору сидела как-то Анна за пяльцами, и вдруг навалилась на неё неодолимая дрёма, сами собой закрылись глаза, и то ли пригрезилось ей, то ли приснилось, будто стоит у колодца Лазурь, заглядывает в него и улыбается. И Анна смотрела в воду вместе с ней. А потом вдруг сама стала водой и под взглядом дочери Большой Реки взволновалась, засияла, почувствовала себя лёгкой-лёгкой… Очнувшись, девушка удивилась небу, морю, жаркому солнцу — часть её осталась там, в прохладной и тёмной глубине колодца…

Задумчивая, взяла она свежий холст, натянула на раму. Никогда раньше любимое дело так не захватывало — обычно она видела свою работу со стороны, а тут будто сама жила внутри этой вышивки. Только под вечер девушка положила последний стежок и закрепила нитку. И сразу кончилась эта странная двойственность — Анна снова стала прежней Анной, а та, другая, синяя и сияющая, перешла на полотно, ожила в рисунке стежков…

Девушка рассказала старику-резчику про свой удивительный сон, показала вышивку. Подумали они — и решили опустить её в колодец. И только расшитая ткань коснулась воды, как ожили на ней и солнечные блики, и девичье лицо, и лёгкие круговые волны, словно от падающих с волос капель… заглянула в колодец Лазурь и исчезла, а вышивка медленно опустилась на дно.

С тех пор вода стала прозрачней горного хрусталя и вкусней родниковой. Радушный резчик угощал ею всех, кто приходил в гости, и скоро люди заметили, что от этой воды становится легко и ясно на душе, пропадает усталость, отступают болезни… Её прозвали живой — ещё и потому, что в самое сухое лето колодец не скудел.

Бежали дни, уже не такие жаркие, в садах дозревали поздние сливы, потом начали понемногу опадать листья, и в городок пришла зима. Небо как будто пригнулось к морю, а море потемнело, и его волны словно стали густыми, медленно и весомо накатываясь на прибрежные камни. Но по-прежнему глубокой была их синева. Люди готовились к празднику Солнцеворота, и Анна с утра до ночи сидела за пяльцами — её вышивки слыли лучшими подарками.

А за неделю до Солнцеворота в городок пришли двое торговцев с невиданными игрушками — поставишь деревянную зверюшку на наклонную дощечку, и она побежит вниз, перебирая лапами; повернёшь рычажок — и запоёт, застрекочет на разные голоса; но всего удивительней оказались музыкальные шкатулки: поднимешь крышку — и зазвучит мелодия, а под неё начнёт кружиться внутри крохотная прелестная танцовщица… Горожане наперебой раскупали диковинки. Небывалое всегда кажется людям чудесней привычного, и эти игрушки — смешные, занятные, красивые — легко нашли путь к их сердцу.

Торговцы со счастливыми лицами подсчитывали прибыль. Но однажды, почти перед самым праздником, у лотков остановились озабоченные родители с хмурым мальчиком.

— Посмотри, какая собачка! — воскликнула мать. — Хочешь такую?

Мальчик нехотя поглядел. Торговец угодливо придвинул игрушку поближе, повернул рычажок… Собака залаяла и подала лапу. Все вокруг заахали, заулыбались, и лишь мальчик, казалось, ничего не заметил. Он поднял глаза на взрослых и попросил умоляюще:

— Давайте лучше закажем вышитую собачку, я бы с ней играл, бегал… А с этой что делать? Она же сама ничего не может!

— Ну хорошо, — сдался отец, — в конце концов, это же для тебя подарок. Пойдём к Анне.

— Бегал бы с вышивкой? — перебил торговец. — Разве вышивка лучше такой замечательной собаки, которая и лает, и лапу подаёт!?

Тут горожане будто очнулись — искусство их вышивальщицы не хуже, чем у столяра, сделавшего эти игрушки, а кроме того, в их городке живут настоящие чудеса. Не прошло и десяти минут, как торговцы узнали и про царевну, учившую танцам, и про поющих птиц, и про ожившие горные ели, и про исцелённый колодец, и про множество других, таких же удивительных, историй. Они хмуро переглядывались, веря и не веря. Теперь-то они поняли, почему мальчик хотел вышитую собаку, раз уж родители отказывались покупать ему настоящую — волшебный синий пёсик соскакивал с картинки, стоило только позвать, он не нуждался в пище и воде, его не надо было купать и вычёсывать, и он никогда не оставлял шерсти на роскошной мебели или дорогих коврах… А каким добрым и сметливым он был — не каждый человек заменит такого друга!

С тех пор интерес к иноземным игрушкам стал угасать — мастерством и выдумкой неизвестного столяра восхищались по-прежнему, но людям прискучили одни и те же движения и мелодии, а главное — эти механические творения были лишены таинственного дыхания жизни, что присуще подлинному чуду.

Торговцы стремительно теряли барыш и с каждым днём всё больше держали сердце на Анну, считая её виновницей своих неудач. Особенно злобился один — худой, угрюмый и тонкогубый. Зависть больно грызла его, а в тёмной душе не хватало света, чтобы её растопить. День ото дня разбухала в нём страшная ненависть, подпитываясь этой завистью и злобой. Цветы на окнах домов закрывали венчики, когда он проходил мимо, деревья подбирали ветви, а листья и травинки, которых он касался, вяли и засыхали; игрушки безвестного мастера ломались у него в руках, с ним рядом плакали дети и даже взрослым становилось не по себе.

Море грозно рокотало прибоем, и пронзительно кричали над ним большие белые чайки. А Анне снились тяжкие, тревожные сны.

Прошла неделя-другая, и торговцы засобирались домой. Со дня на день ждали знакомого кормчего, что обещал забрать их на обратном пути, но его корабль с золотисто-жёлтыми парусами где-то задерживался. И тут в городок пришла грозная беда — неведомый недуг начал косить людей. Заболевших мучил сильный жар, они слабели от неутолимой жажды, а всё тело покрывалось синевато-красными отметинами. Особенно страдали дети. Позабытые заморские игрушки сиротливо пылились, а их маленькие хозяева, ещё недавно такие счастливые, метались в кроватках или тихонько лежали, закрыв глаза. А на бледной коже багровели страшные пятна. Разом постаревшие родители с застывшими лицами сидели рядом и бессильно стискивали руки. Врачи сбились с ног — появившись поначалу в богатых домах, болезнь быстро распространялась по всему городку. И лекарства от неё не было. Немного легчало только от воды из колодца старого резчика.

Минуло пять страшных, безнадежных дней. Заболевших становилось всё больше. Горе и страх придавили горожан, и лишь глаза угрюмого торговца сверкали злобным торжеством — он распознал недуг, а ненависть и алчность подсказали, что делать дальше.

Тёмным вечером молоденькая оливка в саду у Анны слушала, испуганно поджимая листья, как угрюмый торговец шептался с напарником: «Дело ясное… Ты же видел больных? Да — багровая гнетея. Здесь никто, похоже, не знает...» — невдалеке скрипнула калитка, и негодяй умолк, а потом его мерзкий голос зазвучал едва слышно: «Скажем, что она… колдунья… оставим здесь…» Бедная оливка дрожала всё сильней и чуть не выдернула из земли корни, когда торговцы приблизились и что-то спрятали на земле у ствола.

Утром Анна увидела на ней несколько засохших листьев. Трава рядом пожухла, и среди вялых стебельков стоял чужой глиняный кувшин, с виду совсем обычный. Анна подняла его, раздумывая, что случилось с травой и оливой и кто и зачем мог оставить здесь кувшин, полный…

— Вот она!!

Снизу, от ограды, донёсся вопль, такой жуткий и неожиданный, что Анна вздрогнула, и на руки выплеснулось непонятное месиво грязно-бордового цвета. А снизу продолжали вопить, и уже потихоньку собиралась толпа:

— Смотрите, смотрите, что у неё в руках!! Она — колдунья!! Это колдовское зелье!! Она наслала болезнь!! Это она!! Она!!! Она губит ваших детей!!!

Ошарашенные люди молчали, разглядывая неподвижно застывшую девушку с кувшином в руках, испачканных чем-то багровым.

***

Волшебный синий пёс вдруг забеспокоился и выпрыгнул из рамы. Оглянувшись на своего юного хозяина и друга, он горестно взвыл и бросился на двор. Мальчик так привык доверять ему, что не раздумывая кинулся следом. Выскочив из калитки, они долго бежали по горбатым улочкам вверх, к самой окраине городка. Мальчик устал и почти задыхался, но необъяснимая тревога не давала остановиться и передохнуть. Вскоре он услыхал невнятный гул голосов и чьи-то вопли, а через минуту оказался перед домом Анны, не понимая, что происходит и зачем собрались все эти люди. Вскоре он увидел и саму Анну, испуганную и разгневанную, а рядом своего пса — каким-то образом миновав толпу, тот стоял на задних лапах и заглядывал ей в лицо.

— Это она!!! — продолжал вопить кто-то.

Толпа взволнованно зашумела. Послышался слабый, чуть дребезжащий от усилий голос старого резчика:

— Вспомните, сколько добра она вам сделала! Разве не её вышивка исцелила воду в моём колодце? Разве не она спасла рыбака, которого унесло в море?

Старик осёкся и закашлялся, схватившись за грудь. Сердце стучало так, что было трудно дышать. Жена этого рыбака, стоявшая тут же, потупилась, взгляд потеплел. Её муж всегда так скучал по дому, что она попросила Анну вышить его любимый уголок на кухне — столик у окна с букетом цветов и стаканом воды. Именно эта вода и спасла ему жизнь — когда в отчаянии он протянул руку к стакану, то смог взять его прямо с картинки. Он не уставал рассказывать, какой вкусной была эта вода.

Но голос, громкий и резкий, не умолкал:

— Кто из вас может оживить вышивку? Разве под силу это обычному человеку? Нет!! Такое под силу только колдунам!! А колдуны способны на всё — они могут делать хорошие дела, но кто поручится, что это не для того, чтобы отвести нам глаза?! Раз они могут спасти жизнь, то могут и погубить!! Посмотрите на неё!! Она колдунья, колдунья!! Если не она погубила ваших детей, то кто?! Кому ещё это под силу?! Видите колдовское зелье у неё в руках? Оно такое же багровое, как и пятна на телах ваших детей, багровое, как кровь! На её руках кровь ваших детей!!! Она погубила их, это она!!

— Колдунья, колдунья! — послышались выкрики. Горе и страх помутили людям разум. Для ненависти торговца горе и страх стали союзниками. Но был и ещё один союзник, о котором не подозревали сами люди. Это его голос шепнул каждому: а вдруг? А вдруг правда всё то, в чём обвиняют Анну? Её искусство было для них непонятным, но теперь казалось уже не чудесным, как раньше, а зловещим. Непонятное всегда вызывает опаску. А вдруг?

Мальчик понял, что люди прислушиваются к этому тихому шёпоту, и вот тогда испугался. И начал протискиваться вперёд с отчаянным упорством — проползал среди ног, проталкивался, а порой пробивал дорогу неокрепшими кулачками. Оказавшись между толпой и Анной, он закричал изо всех сил:

— Не верьте! Не верьте ему! Он злой! Он всё наговаривает! Зачем ей насылать на нас болезнь, зачем? Она хорошая! Посмотрите, какого хорошего пса она вышила.

Но торговец не дал себя перебить — его резкий, пронзительный голос заглушил голос мальчика:

— Вы хотите знать, зачем она это сделала, зачем погубила ваших детей?! Я скажу вам, зачем! Потому что все покупали мои игрушки, а не её вышивку! Из-за денег, из-за каких-то кусочков металла она погубила жизни детей!!! На костёр её, на костёр!!! На костёр ведьму!!!! Жизнь за жизнь!!

— На костёр!! — подхватила толпа. — Жизнь за жизнь!

Это казалось людям справедливостью.

Самые решительные двинулись вперёд. Ни мальчик, ни старик не могли их остановить, а пёс куда-то исчез. Анну схватили и поволокли по улице.

— Это не я! — долетел до них отчаянный крик девушки. — Я не делала ничего плохого, я невиновна! Невиновна!

Мальчик сжимал кулаки, а старик плакал. От бессильного горя тряслись руки — те самые, что всегда так твёрдо держали резец. Старик плакал и всё повторял: «Девочка моя, бедная моя девочка». Когда голос Анны затих вдали, он схватился за грудь и медленно осел на землю. Остановилось старое сердце, не вынесло горя. Мальчик бросился к старику, но тут словно из ниоткуда возник синий пёс и ткнулся носом в руку. А рядом с псом появилась молодая женщина — посреди этой улочки она была как зеленоватый драгоценный камень среди шершавых булыжников, и мальчик вдруг уверился, что всё снова будет хорошо. Женщина склонилась над стариком и ласково подтолкнула усталое сердце. Оно забилось — медленно, неровно. Резчик открыл глаза и увидел вышивку, исцелившую его колодец, — так ему показалось. То же самое прекрасное лицо.

— Не поддавайся горю, — сказала женщина. — Скоро ты снова увидишь Анну.

Старик сразу поверил ей. И улыбнулся.

Анна больше не кричала. Она видела, что людей не переубедить. Привязанная к столбу на куче хвороста, Анна смотрела на море. Его родная синева успокаивала и утешала. Как хорошо, что костёр решили устроить подальше от городских улиц — можно без помех следить за маленькими юркими бликами, любоваться дружными водопадами капель, тающей пеной, волшебными переливами цвета... Всем, что с самого детства наполняет её жизнь. Будет ли что-то столь же чарующее в том мире, где окажется её душа?

Глядя на лицо девушки, люди начинали сомневаться в её вине. Но торговцы были начеку: «Не верьте ей, все колдуны — притворщики», — то и дело повторяли они. И снова их верный союзник в людских сердцах шептал каждому — а вдруг? Чужая душа — потёмки... И губы сжимались, а глаза вновь вспыхивали гневом.

И вот меж сучьев воткнули пук зажжённой соломы. Пламя быстро разгоралось, появился сизый дымок. А на море у самого городка вынырнул из-за скалы корабль с золотисто-жёлтыми парусами, но никто, кроме Анны, его не заметил. Все вокруг жадно глазели на неё — существовало поверье, что перед смертью ведьмы принимают своё истинное обличье. Но девушка по-прежнему смотрела вдаль, хотя теперь ей мешали слёзы: дым ел глаза. И ничего, кроме светлой печали, не было в её чертах. Вдруг толпа заволновалась, и все как один обернулись. Неведомо откуда к костру подошли двое чужаков — высокий суровый мужчина в охотничьей одежде и молодая женщина. Забыв о «ведьме», люди уставились на незнакомку — вроде обычный человек, из плоти и крови, но в то же время будто выточена из полупрозрачного зеленоватого камня. А в руках у неё... ну точь-в-точь кусочек волны, насквозь пронизанной солнцем… уголок ослепительно чистого неба… речные струйки в ясный день…

Женщина вдруг подбросила свою сияющую ношу вверх, и все увидели, что это клубок ниток. Синих ниток. Клубок размотался в воздухе, она подхватила конец, и нить стала продолжением её рук, повинуясь их лёгким и стремительным взмахам. Это было похоже и на танец, и на полёт, и на песню. Быстрые, как вспышки молний, движения были так красивы и точны, что казались плавными. Нездешние, невиданные узоры возникали словно сами по себе в голубоватых отблесках пряжи; нити, чудилось, звенели в такт друг другу, как синие струны, и музыка в точности повторяла плетенье узорами звуков. Тающий на глазах клубок искристым шаром сновал во всех направлениях, оставляя за собою светлый след. Прошёл миг. Два мига. И женщина передала готовое полотно своему спутнику. Тот ловким броском метнул его на костёр, перекинув через толпу. Огонь зашипел и погас. Ветер с моря отнёс дым, и все увидели живую и невредимую Анну. Она улыбалась сквозь слёзы, узнав дочь Великого Моря и Большой Реки.

***

Лазурь сидела, уютно устроившись на широкой ладони отца, а Синий Путь стоял и всё смотрел на удаляющийся городок, вспоминая минувшие события. И хотя всё закончилось хорошо, его одолевали горькие мысли...

Вот проясняются лица в толпе. Покорённые светлым и непостижимо прекрасным искусством Лазури, люди словно вынырнули из тёмной трясины, и некоторые уже начинают понимать, как страшно ошиблись.

Вот залитое счастливыми слезами лицо старого резчика — он обнимает Анну. Рядом мальчик с чудесным псом...

К ним подходит Лазурь, гладит пушистые волосы девушки, что-то тихо говорит ей и кладёт в руки сияющий синий клубок, казалось бы, весь истраченный на узорное полотно, — он такой же, как всегда...

Честное разгневанное лицо подоспевшего кормчего. Мореходов предупредили о грозном недуге, как только корабль с золотисто-жёлтыми парусами пришвартовался у причала. Кормчий сразу узнал багровую гнетею — за морем она давно известна — и догадался, что в городок её занесли с товаром торговцы. Но когда услышал, что в этом они винят местную девушку и даже подговорили горожан сжечь её на костре как ведьму, сразу кинулся сюда...

Негодяев сбрасывают со Скалы Справедливости в глубокую недоступную пропасть — так в городке испокон веку казнят злодеев. Ненависти не место на земле, и если человек не в силах отказаться от неё, пусть гибнет вместе с ней.

Вот в жарком пламени большого костра горят нарядные заморские игрушки — невольные виновники болезни...

Корабельный лекарь показывает людям целебную траву — розовые цветы с лепестками-лодочками и узкие голубые листья на жёстких стебельках — здесь такой не видывали. Вот он горестно качает головой, когда кормчий предлагает плыть за ней на родину — даже при самом сильном попутном ветре не успеть вернуться вовремя: больные уже погибнут...

Лица людей, осознавших, что спасения нет. Огорчённое, но спокойное лицо Лазури...

А вот и вышивка в руках запыхавшейся Анны: парит над миром исполинская синяя Птица — всеми красками моря и неба переливаются её сильные крылья, светлые бусинки на широком хвосте взблёскивают капельками росы, солнечные лучи золотят нежный розовый хохолок на изящной головке, и вся она светится чудным светом, озаряя всё вокруг: реки под ней бирюзовые, луга лазоревые, леса изумрудные, цветы сверкают разноцветными искорками... И столько в ней радости и красоты, что у измученных горем людей прерывается дыхание и на глаза набегают слёзы.

Вот Птица спорхнула с полотна на площадь — какая же она большая! Такая легко слетает за море и принесёт хоть целый стог целебной травы! Анна подходит и гладит сияющие перья, лекарь передаёт диковинный цветок с голубыми листьями...

Птица повела чёрным глазом и певуче промолвила:

— Я помогу вам, люди.

Легко взмыла вверх и поплыла меж морем и небом, быстро удаляясь. Все неотрывно смотрели ей вслед, а одна девушка, порывисто вздохнув, негромко сказала: «До чего же красива! Просто невозможно красива! И голос-то ей под стать — сиреневый, да с переливами».

По-прежнему светило в небе над городком яркое солнце, по-прежнему синело море, и Анна любовалась им, сидя у окна за пяльцами. А на месте старого городского герба сияла с высокой башни синяя Птица. Люди часто поднимали головы, чтобы взглянуть на неё, мысленно поблагодарить свою спасительницу и добрым словом вспомнить чудесную девушку, которую чуть не сгубили.

Синий Путь всё смотрел на далёкий берег. Тяжесть на сердце удручала его, не отпускали горькие мысли. Лазурь тихонько взяла мужа за руку:

— Я попросила отца отнести нас к матери.

Смелый охотник, совершивший немало трудных и славных дел, вдруг обнял её, неловко уткнулся в нежную шею и чуть не заплакал. Море ласково брызнуло на них мягкой прохладной пеной.

И вот перед ними светлая синь Большой Реки. Морская вода совсем потеплела, по волнам побежали весёлые белые барашки, и Великое Море с рук на руки передало детей любимой жене.

***

Синий Путь сидел на берегу Большой Реки и, как в детстве, опускал ладони в её синие струи.

— Почему их так легко убедили, Мать? Почему? Они же любили её, так восхищались её искусством, радовались её свету... Как же смогли поверить, что она сотворила зло? Я хотел говорить с ними, но у меня не было слов, кроме слов гнева и боли. А сейчас гнева почти не осталось, только боль. Почему не подействовала на них красота?

Истинные матери мудры. Ласково плеснула синевой широкая волна:

— Не отчаивайся, Синий Путь. Красота — не волшебное снадобье, что стоит лишь выпить, и оно сделает любого, каким захочет. Чтобы только услышать её зов, человеку нужно немало потрудиться. Чтобы пойти за ней — ещё больше. А уж наполнить ею всего себя целиком редко-редко кому из людей под силу. Сама жизнь тогда становится красотой, сродни нашей. Тем, кто сам идёт за ней, красота всегда помогает. Но она не может тащить человека — только звать. Откликнуться и шагать ему предстоит самому.

Вы с Анной помогли этим людям услышать зов красоты. На большее у их разума пока не достаёт сил. Но они не позабудут её зов, даже если не раз ещё собьются с пути. И маленький росток, что проклюнулся в их душах, будет жить и расти — медленно, но верно.

Клубок, ваш подарок Анне, ни у кого другого не стал бы волшебным. Ведь синие нитки всего лишь помогают ожить в нашем мире тому, что уже и так живёт — в душе. Красота может жить и сама по себе, без тела, но здесь, на Земле, у неё их множество: капли росы, крошечные зёрнышки золотой пыльцы, прозрачные стрекозиные крылышки, твёрдость камня, невидимые глазу лучи, струи Огня, песенка веснички, бирюзовые ладони Моря, синие Аннины вышивки и её чистая душа... И потому — на Земле для всякого человека рано или поздно найдётся то воплощение красоты, что поможет услышать её зов и вступить на единственную для него дорогу — долгую, трудную и прекрасную.

Синий Путь глубоко вздохнул и вдруг стремительно нырнул в родную синеву. Большая Река по-матерински ласково обняла его, омыла разгорячённое лицо, пригладила растрёпанные волосы...

Успокоенный, охотник долго сидел на берегу. Ему вспомнилась поговорка, слышанная в городке: чужая душа — потемки. Но разве из потёмок своей души разглядишь чужую? Разве увидишь сквозь собственный мутный туман, что́ там, у другого — тьма или свет? И пока душа до самых краёв не наполнится сиянием красоты, люди обречены жить в полумраке, на ощупь...

Синий Путь опустил веки, думая ощутить, как это, но не вышло — ясная душа и без глаз зряча. Жизнь, многоликая и прекрасная, осталась с ним. Каково же это всё-таки — без неё?.. И вдруг ему удалось. Пустота. Сумрачная, тусклая, глухая пустота... И в этой пустоте — неясные, смутные, непонятные очертания. Добрые? Опасные? Не разглядеть... Синий Путь вздрогнул — жалость к людям пронзила его. Но не плакать ему хотелось, нет — жалость зажгла его сердце огнём, и тот разгорался всё сильней — неистовый, яростный...

Он будет помогать им заметить огонёк в сумраке и будет верить, что они пойдут за этим огоньком. Он будет верить, если они споткнутся в своих потёмках, будет верить, если повернут вспять, будет верить, если даже испугаются света... Увидев его однажды, они не забудут.

Синий Путь низко поклонился Большой Реке:

— Благодарю тебя, Мать. Теперь я понял. Очень труден путь за синими нитками.