Приключения Уша и речной лошадки
Как быть, когда то ли ты не подходишь миру, где родился, то ли мир тебе? Именно это чувствует лошадка, которая прячется в реке в краю розовых камушков. Смогут ли Уш с друзьями помочь ей обрести себя?
* * *
Иголки становились всё зеленее. Скоро рассвет. Уш смотрел сквозь еловые ветки на берег родной реки. Рядом сопел зверейник, сдерживая дыхание, чтобы не очень шуметь. Они ждали уже долго. И вдруг цветочки Уша раскрылись сильнее, а шерсть зверейника встопорщилась, открывая палевый подшёрсток, хотя оба видели это уже не в первый раз.
Голубоватые огоньки появлялись и исчезали прямо посреди реки, на стрежне. Как будто кто-то, скрытый под водой, двигал торчащими, как у волка, ушами. Голубыми. Потом над волнами поднялась голова и изящная шея с гривой. По гриве бегали искорки, иногда срывались и падали в реку. За головой появилось тело и наконец стройные ножки — всё прозрачное, как будто из горного хрусталя. Чуть выше копыт ножки окружала опушка из густой и тоже прозрачной шерсти.
Уш со зверейником переглянулись.
— Видел? Точно перед рассветом! — прошептал Уш.
— Как и всегда, — прорычал зверейник насколько мог тихо, но лошадка навострила уши, взбрыкнула и ускакала по воде вверх по течению.
Зверейник виновато кашлянул, но вскоре лошадка вернулась. Уш взял уши в ладони — он всегда так делал, если волновался. Странно, но когда появлялась лошадка, он слышал музыку, такую тихую, что не разобрать, откуда доносится.
Покачиваясь на волнах и переступая ножками, лошадка ждала, обернувшись к востоку. Друзья догадывались, чего она ждёт, — первого солнечного луча. Как только по воде побежало знакомое розовое сияние, лошадка радостно подпрыгнула и нырнула. Больше она не показывалась.
Откуда в краю светящихся камушков взялась эта лошадка? Именно это и интересовало розанцев и зверейника. И Алоль, само собой. Но стоило кому-нибудь приблизиться, как лошадка тут же ныряла. И никогда не покидала стремнины реки, ни разу не вышла на берег. Вот как с такой познакомишься?
— Может, лодку построить? — подумал Уш вслух.
Зверейник почесал длинный нос, поправил очки и прорычал:
— А чем она поможет? Думаешь, коняшка лодки не испугается?
— Может, и не испугается: лодка ведь неживая.
— Ну, подплывёшь поближе, а потом что? Ты-то живой! Увидит она тебя — и бултых в воду. Вот и вся недолга.
Уш грустно кивнул — прав зверейник. Сколько они ни пытались, к лошадке было не подойти.
Но однажды...
***
Уш и Алоль договорились встретиться на берегу на рассвете — Ушу очень нравилось раскрашивать камушки, и Алоль одалживала другу кисточку. Накануне таких дней ему не спалось. Вот и сегодня он вскочил ещё в сумерках и помчался к реке. На тропинке, под кустами тальника, было совсем темно, а на берегу светились...
Нет, не камушки — что-то голубое... Неужели?! Уш остановился как вкопанный, а потом медленно-медленно стал приближаться. Только бы лошадка снова не нырнула — ведь это её ушки светятся на отмели, её грива искрится. Но лошадка не нырнула. Она даже не пошевелилась, и Уш забеспокоился.
Он перестал осторожничать и побежал бегом — камушки постукивали под ногами, но лошадка словно не слышала.
Уш наклонился и заглянул ей в глаза — они открыты. Большие и тёмно-синие, с белыми ресничками по краю. Красивые глаза. Но очень-очень грустные. Уш присел рядом и робко погладил гриву. По ней забегали искорки, и лошадка приподняла голову.
— Почему ты грустишь? — спросил её Уш.
— Мне не обрести себя, — вздохнула лошадка.
— Как это? — не понял Уш.
— Мне кажется, со мной что-то не так. Я не такая, какой должна быть. Или вокруг всё не такое. Не для меня оно. Или я не для него... Не подхожу этому месту. Наверно, я скоро умру, — и лошадка снова опустила голову на камушки.
— Не надо, — попросил Уш. — Ты очень красивая. И очень подходишь реке. Почему ты думаешь, что не такая?
И вдруг понял почему...
Она была прозрачной — как воздух, как вода. Но небо то голубело, то темнело от туч, то расцветало зорями или радугой... А по ночам густело роскошной чёрной темнотой. По нему летели облака, на нём мерцали звёзды, оно колыхалось зелёными лентами сполохов и растрескивалось ослепительными молниями... Небо из прозрачного воздуха было самым красочным, что есть на Земле.
А река отражала небо — и его голубизну, и белые облака, и зарю, и звёзды... Она отражала и лес со всеми его цветами, и камушки на берегу. И солнечные блики...
И река, и небо принимали в себя весь мир — и отдавали обратно.
Лошадка же всегда оставалась прозрачной. И Уш вдруг подумал, что ему немного жутко смотреть сквозь неё: вроде она есть, и в то же время — нету. Он догадался, зачем она ждала солнечный луч и ныряла — чтобы растворённый свет прилип к ней, как к камушкам. Но ничего не вышло.
Во всём этом была какая-то тайна. Уш взглянул на поникшую лошадку и решил обязательно, непременно эту тайну разгадать.
***
— Привет!
С первым лучом на берегу возникла Алоль и протянула другу кисточку. Он схватил её и замер над водой — вот-вот разольётся розовое сияние. А Алоль, немного растерянная и ошарашенная, разглядывала лошадку.
Когда с кисточки закапал растворённый свет, Уш мазнул по прозрачному лошадкиному боку. На мгновенье на нём проступила бледно-розовая полоска, но тут же исчезла. Теперь и Уш растерялся. Он передал кисточку Алоли — то же самое. Друзья переглянулись в полном недоумении.
— А камушки попробуй, — предложил Уш.
Камушек заблестел, засиял розовым светом — значит, с кисточкой всё в порядке. Но что же такое с лошадкой?
— А ну-ка, на мне давайте. Может, она только неживое красит? — прорычал кто-то над их головами.
Зверейник! Он, оказывается, давно уже стоял рядом и всё видел.
— Только где-нибудь так, чтобы оно потом мне в глаза не светило, — попросил он и повернулся спиной.
Уш улыбнулся и мазнул по широкому мохнатому заду:
— Тут быстрей сотрётся.
Алоль не удержалась и хихикнула. А лошадка даже ухом не повела.
— Ну как? — прорычал зверейник.
— Отлично! Держится. Теперь на твоей ммм... задней части как будто светлячок.
Зверейник безуспешно пытался повернуть голову, чтобы разглядеть себя сзади, но Уш его утешил:
— Видишь, совсем незаметно, твоим глазам ничто не грозит.
— Ну ладно... — махнул лапой зверейник. — А с коняшкой что? Зачем вы её красили-то?
Уш и Алоль не успели ничего сказать, как он легко поднял лошадку и бережно, даже ласково, поставил на камушки.
— Ну вот. Ноги тебя вроде держат, хоть и тонковаты, конечно. Чего на твёрдом-то валяться? Все бока отлежишь. Ты лучше давай рассказывай — откуда приплыла и почему пряталась, а?
— И почему к тебе не прилипает моя краска? — добавила Алоль.
— И как ты не можешь обрести себя? — закончил Уш, и друзья удивлённо воззрились на него: они ведь ещё ничего не знали.
Лошадка стояла и моргала. Белые реснички вспархивали и опадали. «Как снежинки, когда вьюжит», — подумал Уш.
— С чего же мне начать? — наконец спросила она.
— С имени, — ответил зверейник. — Я вот — зверейник. А эта мелочь — мои друзья.
— Уш из рода розанцев, — сказал Уш.
— Алоль из рода солнечного луча, — сказала Алоль.
Все трое с любопытством глядели на лошадку. Она прилегла снова, но не беспомощно, как раньше, а очень мило и изящно.
— Меня зовут Тилли́нка. Я проклюнулась в реке.
— Как это — проклюнулась? — перебил Уш. — Как семечко, что ли?
— Ну да, из семечка, — лошадка не понимала, что тут такого особенного. — Как и все мы появляемся.
— Из семечек только деревья да травы, а зверейники — от матерей родятся.
— И розанцы.
— Так вы проклюнулись прямо из своих мам? — недоумевала лошадка.
— Ну, можно и так сказать...
— А ты, Алоль?
— Я... У нас всё немного иначе. Мы с братьями и сёстрами как будто посерединке между мамой и папой.
Лошадка ничего не поняла. Да и Уш со зверейником тоже.
— А зверейник — это твоё имя или твоего рода? — спросила лошадка.
— Это род, а имя... — тот смущённо опустил длинный нос.
— Какое? — дёрнул его за шерсть Уш. — Ты никогда не говорил!
Зверейник вздохнул:
— Носопы́ра.
Алоль с Ушем разулыбались, а потом не выдержали и покатились со смеху. Зверейник сердито засопел, но вдруг тоже усмехнулся.
— Какое уж есть.
— Что ты — отличное имя! Весёлое и тебе подходит, — воскликнул Уш. — Правда-правда. Меня вот тоже за большие уши назвали, и ничего.
— А тебе кто имя придумал? — спросила Алоль у лошадки.
— Мне? Река. Когда я проклюнулась, она укачивала меня и напевала: «Тиллинка, Тиллинка».
— Ну, рассказывай же дальше, — попросила Алоль. — Ты проклюнулась здесь, у нас?
— Нет, очень далеко отсюда. Река несла меня, пока я не выросла. А потом уже я и сама могла бегать, куда захочу. Здесь мне понравилось: река удобная, широкая, и видно далеко, но... Вот вы — такие разные, а сюда все очень подходите. Как будто вы — для всего этого, а оно — для вас. А у меня так не получается. А почему, и сама не знаю.
— Потому что ты прозрачная! — вскочил Уш. — Я ещё раньше понял и хотел тебя раскрасить. Ты же для этого в реку с первым лучом ныряла, да?
— Я видела, как вы красили камушки, — кивнула лошадка и тронула один копытцем, — и подумала: вот бы мне так же сиять.
— А убегала-то зачем? — спросил зверейник.
— Мне хотелось сначала обрести себя. Вы же наверняка стали бы меня расспрашивать, а что я скажу?
— Но теперь-то ты говоришь?
— Теперь уже всё равно, раз ничего не получится.
— Как это не получится? — взревел зверейник. — У всех должно получиться, а иначе и рождаться незачем.
— Носопыра прав, — не удержался Уш от улыбки и предложил: — А знаете что? Раз Тиллинка уверена, что к этому месту не подходит, надо узнать, откуда она вообще здесь взялась! Вдруг она и правда... совсем нездешняя?
— Точно! — согласилась Алоль и спросила у лошадки: — Ты помнишь, где проклюнулась?
— Да, помню. Там река совсем неглубокая, и однажды я даже застряла на коряге.
— Тогда отправимся туда! — рыкнул зверейник и ударил лапой по камушку. — Завтра же!
— Ты потерпи до завтра, хорошо? — Уш ласково погладил искристую гриву.
— Да, коняшка, не грусти, — похлопал её по крупу зверейник. — Никто не должен быть пустым местом, и ты не будешь. Что-нибудь придумаем!
***
— Я с ней говорил! Мы все!
Уш примчался в деревню с громким криком, и розанцы стали собираться вокруг большого стола. Стол был сделан в виде цветка, и вокруг каждого лепестка рассаживалась обычно целая семья. Этот стол появился в начале Новой истории, как окрестили розанцы время после тех событий, что поменяли всю их жизнь.
Если раньше Уш, увидев поникшую лошадку, тут же убежал бы подальше и ничего не сказал, чтобы никого не огорчать, то сейчас совсем наоборот! Всё племя собралось, и цветочки на розовых телах широко раскрылись — розанцы предвкушали радость. Самую большую радость на свете — выручить кого-нибудь из беды. Обычно все рассаживались вокруг большого стола-цветка и вместе думали, как помочь. И столько хорошего происходило за этим столом, что его полюбили даже больше, чем вкусную клумбу в центре деревни, которая в прежние времена была единственным общественным местом.
— Её зовут Тиллинка, — рассказывал Уш, — и она говорит, что не может обрести себя. Чувствует, как будто не подходит ко всему вокруг. Или всё вокруг не подходит ей. И я подумал — может, дело в том, что она прозрачная? Как-то не так прозрачная. В ней ничего не отражается, как в реке... Не переливается и не сверкает, как в небе... Будто бы мир проходит сквозь неё, понимаете? Словно её и нету вовсе... А потом мы с Алолью хотели покрасить её кисточкой, и ничего не вышло. А со зверейником получилось. У него на попе теперь... ну ладно. А, вот что — его зовут Носопыра!
— Погоди, погоди, — остановил Уша старейшина. — Нашего зверейника зовут Носопыра?
— Да, он сам сказал! Ха-ха-ха, — не смог удержаться Уш, и многие розанцы тоже заулыбались: весёлое имя.
— И вы с Алолью его покрасили?!
— Не целиком, а только мазнули сзади, чтобы проверить кисточку!
— Понятно, — медленно произнёс старейшина и едва заметно улыбнулся. — Так что же дальше с лошадкой?
— Мы договорились завтра пойти туда, откуда она приплыла. Это зверейник придумал! Ах да, она сказала, что проклюнулась из семечка где-то в верховьях нашей реки. Может, там что-нибудь узнаем.
— А мы пока сплетём для Тиллинки покрывало! Давайте? — пискнула маленькая розаночка, самая лучшая рукодельница племени.
За столом весело загомонили — это мысль! Розанцы одежды не носили, но по ночам всегда мёрзли, даже летом. Из поколения в поколение передавалось у них дивное искусство. Где бы они ни жили, розанцы собирали пушистые семена трав и деревьев, пуховые перья птиц, шерсть животных... Пряли из этого пуха нитки, красили их отварами из цветов или лишайников и плели изумительные разноцветные одеяла.
Этим искусством владели все. Совсем недавно лучшие узоры получались у отца старейшины, а теперь, после его перехода, славилась работа маленькой Янки. Вообще-то полное её имя — Дымянка, в честь красивых сиреневых цветочков, но розанцы любили сокращать имена:
Зина — Бузина,
Янка — Веснянка, Дымянка, Льнянка,
Вика — Ежевика,
Машка — Ромашка,
Лина — Калина, Малина,
Ника — Земляника, Брусника, Черника...
Интересно, что женские имена чаще всего сокращали с конца, а мужские — с начала. И девочек называли обычно в честь красивых цветов.
А сейчас предложение маленькой Янки всем так понравилось, что старейшина назвал её полным, «взрослым» именем:
— Очень хорошо Дымянка придумала. Если лошадка не будет прозрачной, кто знает — может, ей станет легче. Пусть каждый сплетёт по кусочку, а потом мы соединим их в одно полотно.
На том и порешили.
***
Уже несколько дней путешествовали друзья по реке. Уш ехал на спине Тиллинки, зверейник шёл посуху — ему, такому здоровенному, никакие буреломы и заросли не страшны. А Алоль на своём луче могла появиться в любом месте — стоило только позвать.
Ушу очень нравилось смотреть с лошадкиной спины, как меняются берега: то вырастает высокий крутой яр и за поворотом сменяется плоской отмелью. За ней открывается широкий луг, а дальше к самой воде вдруг подступит лес, и какое-нибудь дерево косо висит над рекой, едва удерживаясь корнями за подмытый берег... И всё время, слышная только уху розанца, звучит и звучит музыка.
По вечерам Алоль поднималась в небо на последнем луче, а Уш со зверейником устраивались на ночлег и раскладывали костерок. Лошадка обычно спала в реке. Но перед тем, как нырнуть, долго смотрела на них: маленький розанец кутался в красивое одеяло и зябко прислонялся к большому мохнатому зверю. А тот, добродушно бурча, обнимал его огромной лапой.
Тиллинке нравился и огонь — он напоминал ей речку, только совсем коротенькую: струйки рождаются и почти сразу пропадают. Зато по стволам и ветвям, по шкуре зверейника и одеялу Уша — повсюду разбегаются отблески и тени. Они дрожат, как трава в воде. Если огонь поворошить, из него выпрыгивают брызги — яркие жёлтые искры. А сверху помаргивают звёзды — не жёлтые, а белые. Наверно, это искры поднялись до самого неба и чуть-чуть остыли там, наверху. В небе ведь всегда холоднее, чем на земле. Так говорит зверейник.
Чем больше лошадка смотрела, тем сильней тосковала! Зверейник с Ушем так подходили ко всему: и к огню, и к звёздам, к отблескам и теням. К лесу. И друг к другу... «Как у них получается?» — думала Тиллинка. Сама она чувствовала себя как будто за рамкой красивой картины — всё время снаружи. Со стороны. «Что же со мной не так? Почему я такая отдельная?» — на эти вопросы лошадка ответа не знала и удручённая ныряла поглубже.
***
— Смотри, смотри, Тиллинка! Что это? — Уш начал громко, а закончил шёпотом.
Неудивительно: среди подтопленных коряг, занесённых на перекат половодьем, он увидел продолговатое белое... семечко.
— Это оно, — тоже прошептала лошадка. — Из такого же я проклюнулась. Ой, лови его!
Уш спрыгнул со спины Тиллинки и поплыл вдогонку — семечко сорвалось с коряги. Хвать! Нет, мимо — оно проскользнуло между пальцев. Ещё разок! Есть! Поймал! Уш вскарабкался на лошадку, и она поскакала к берегу, где обоих уже ждал зверейник Носопыра.
— Алоль! — Уш только крикнул в небо, и девочка уже рядом.
— Что-то нашли?
— Вот.
Уш раскрыл ладошку. Там лежало семечко — белое семечко с сиреневатым кончиком. Длинненькое и плотное, наверно набухло в реке.
— Оно скоро проклюнется, — сказала Тиллинка.
— И появится ещё одна лошадка? А нам надо его снова в воду положить? — забеспокоился Уш.
— Не обязательно. Семечко может проклюнуться где угодно, лишь бы был свет, — задумчиво сказала Тиллинка, словно прислушиваясь к себе.
— Надо выяснить, откуда они берутся, — озабоченно прорычал Носопыра.
Семечко передали Алоли — уж у неё-то света полно — и отправились дальше. Но теперь и лошадка, и зверейник двигались медленно и внимательно осматривали берега.
Вскоре дорога круто пошла в гору. Она, конечно, с самого начала шла в гору, ведь река-то течёт всегда вниз, а они шли против течения, в верховья. Но теперь подъём стал очень заметным, а береговые обрывы — чёрными. Лошадка подбегала посмотреть: трещиноватые камни глянцевито поблёскивали, но больше ничего особенного они с Ушем не заметили.
Вечерело. Друзья устроились на ночлег на низком берегу, напротив высокого обрыва, и вскоре, как большое тёмное одеяло, их накрыла его тень.
***
Уш проснулся первым и зажмурился: солнце сверкало на чёрных камнях. Он прикрыл рукой глаза и увидел внизу, у самой воды, голубоватое овальное пятно. Что это?
Уш кинулся будить зверейника, вызвал лошадку и Алоль. Тиллинка быстро перебежала речку по воде, а Носопыра перешёл вброд. Вблизи стало видно, что по голубому камню расходятся трещинки.
Уш колупнул его пальцем — зачем, и сам не знал, просто так. В реку посыпались и сразу же пошли ко дну каменные крошки, а вслед за ними выпало... белое семечко!
Уш так растерялся, что чуть его не упустил. Хорошо, Тиллинка догадалась — окунула в воду гриву, и семечко застряло среди волос. Его выловили и внимательно рассмотрели — точно такое же!
— Ну-ка, давай я, — раззадорился зверейник. — А вы караульте.
Он наклонился, и тут же на выпяченный зад, прямо на розовое пятно, села бабочка. Она расправила хоботок и запустила его в густую шерсть — думала, там нектар. Уш прыснул:
— Смотри-ка, Носопыра, тебя приняли за цветок!
Зверейник так старался разглядеть себя со спины, так изгибался, что наконец потерял равновесие и плюхнулся в воду. Бабочка удивлённо покружилась над ним и, не найдя «цветка», улетела.
Алоль с Ушем, весело хихикая, устроились на спине Тиллинки и глядели, как легко крошится камень под сильными лапами зверейника. Он так и ковырял берег сидя в воде — проворчал, что даже удобнее. Вдруг выпало сразу три семечка, а за ними ещё одно, самое крупное. Уш подхватил их и передал Алоли, а та спрятала в карман платья. Все замерли в нетерпении, но час шёл за часом, а никаких семечек больше не выпадало. Наконец голубоватые крошки сменились чёрными — дальше ковырять стало незачем.
Зверейник внимательно рассматривал испачканные лапы.
— Так это же каменный уголь! Понимаете, как всё случилось? Давным-давно, в незапамятные времена, на этом месте было болото.
Тиллинка и Алоль в недоумении смотрели на него. И только Уш не удивился: кому-кому, а розанцам известно — о болотах зверейник знал всё.
— И это голубое угодило прямо в трясину, — продолжал тот. — А сверху его засыпало.
— Чем засыпало? — спросила Тиллинка.
— Разными мхами и прочими болотными растениями. Они отживали свой срок и опускались вниз, а за ними следующие, ещё и ещё... Много-много лет, веками. И всё это становилось торфом. А из торфа глубоко внизу уже получился уголь. Там, на глубине жарко и всё сплющивается, потому что сверху земля давит. А может, здесь позже море стало — тоже тяжесть немалая. Вот и это голубое сплющилось — видите, трещинки как идут? А потом море ушло. Это место снова наверху очутилось, горой его из земли выперло...
— Как это — выперло? — почему-то шёпотом спросила лошадка — она и не думала, что всё здесь такое давнее и... большое.
— Ну, вспучило, что ли... — замялся зверейник. — Земля-то дышит: то поднимается, то опускается, только так медленно, что мы и не замечаем. У нас на минуты счёт, а у неё — на тысячи и миллионы лет.
Все примолкли, глядя на чёрный угольный обрыв. Уш пытался представить все эти долгие-предолгие годы. Цветочки на его теле растопырились и качали тычинками. «Вот эта чёрная крошка неимоверно давно была зелёным листочком. И он жил и грелся под солнцем. Интересно, а солнце тогда было такое же, как сейчас?»
— Что же это за голубая штука? — почесал нос зверейник.
— Мы же видели — камень, — удивился Уш.
И вдруг задумался: если древний мох превратился в каменный уголь, то в голубой камень могло превратиться... что угодно! Метеорит... или космический корабль! О них он слышал от Келя — в роду солнечного луча много знают о небе. Но Уш не успел ничего сказать — Алоль вздрогнула и сунула руку в карман:
— Ой! Шевелится!
***
Они проклюнулись! Все шесть лошадок, малюсеньких и тоже прозрачных, уместились на одной ладошке. Алоль и Уш смеялись, зверейник довольно рыкнул и улыбнулся во всю пасть, и только Тиллинка беспокойно переступала копытцами. Она же старшая и должна помогать своим сёстрам. Но как помогать, если сама пока ничего не понимаешь?
Одна лошадка казалась покрупнее остальных. И росла быстрей — прямо на глазах, и вскоре стала почти как Тиллинка. Она сказала, что её имя До и ей нужно опекать малюток-лошадок, пока те плескались у низкого берега.
Когда солнце скрылось за лесом и все стали устраиваться на ночлег, До подошла к костру и спросила Тиллинку:
— Ты в реке спишь, да? А почему?
— Не знаю, — растерялась Тиллинка. — Просто я в ней проклюнулась и мне там уютно.
— Понятно, — кивнула До. — А имя твоё откуда?
— Тоже от реки. Она напевала его, когда меня баюкала.
Тиллинка отвечала послушно, как ребёнок воспитательнице. Большая лошадка попросила рассказать всю историю, и она рассказала — как плыла по реке, зачем хотела покраситься солнечным лучом, как познакомилась с друзьями, и все решили отправиться сюда...
— Не удивляйся, что ты отдельная. Мы прилетели издалека, совсем из другого мира. Я, как самая главная, знаю всё что нужно, — заявила До. — Мы вырастем и уйдём в иные миры, какие захотим. Так что не привязывайся к этой планете. Ты уже умеешь скакать по воздуху?
— Н-не знаю, — пролепетала ошеломлённая Тиллинка. — Я не пробовала.
— Скоро сможешь, не волнуйся. Спасибо вам, — кивнула До зверейнику с Ушем, — что помогли выйти на свет. Теперь перед нами открыта вся Вселенная...
***
Лошадки росли не по дням, а по часам, и наутро захотели плавать и нырять. Они весело скакали по воде и плескались до самого вечера. А Уш весь день слышал весёлую музыку — гораздо громче, чем обычно. Она смолкла только к вечеру, когда лошадки угомонились. За день они здорово подросли и жаловались, что река мелковата. Вся компания решила возвратиться к отмели розовых камушков.
Зверейник снова пробирался по берегу, а Уш и Алоль скакали на лошадках: то на одной, то на другой. Оба подпрыгивали, держась за гриву, и захлёбывались от смеха. Лошадки выглядели почти одинаково, только уши у каждой светились своим цветом. Уш с Алолью быстро научились различать их по именам. Имена были короткие, как у До: Ре, Ля, Фа, Си, Ми.
До приглядывала, чтобы никто не потерялся и не ушибся, и тоже весело ржала. Лишь Тиллинка, которую сёстры почему-то называли Соль, не резвилась, а тихонько бежала позади всех или шла, опустив голову.
Наконец Уш заметил неладное. Вечером он подошёл к Тиллинке, когда она улеглась у самой воды, и спросил, как раньше:
— Почему ты грустишь?
— Я не знаю, чего хочу, и от этого мне плохо, — вздохнула бедная лошадка. — Мне нравится этот мир, но мы ведь не подходим друг другу. А если уйти в другое место... Вдруг и там будет то же самое? Мне кажется, что-то не так со мной самой. Но не пойму, что я должна сделать?..
Тиллинка снова вздохнула и закрыла глаза. Уш не знал, что ей ответить и как помочь.
***
Через неделю показалась розовая отмель. Лошадки пришли в восторг от сияния камушков — они весело носились вдоль берега туда-сюда, так что искорки срывались с грив и падали в реку вместе с брызгами. Лошадок ничуть не волновала собственная прозрачность. Все предвкушали путешествие к далёким и, конечно, сказочно красивым мирам.
А Тиллинка грустила всё больше и больше. Во время пути она то и дело меняла решения — то ей хотелось уйти, то остаться и срастись с этим миром. Как деревья. Они ведь тоже проклёвываются из семечек. И прорастают корнями в землю, а ветвями - в небо.
Пока младшие лошадки резвились у отмели, Уш пригласил Тиллинку в гости. К деревне розанцев вела тропка меж кустов тальника. Его ветки, как обычно, оплёл княжик, и цветы висели тут и там белоснежными гирляндами. Тиллинка ещё ни разу не отходила так далеко от берега. Она то и дело останавливалась посмотреть — на цветы, на муравейник, на гнездо зарянки под кучей валежника...
Так же разглядывала она и деревню — маленькие домики, общую клумбу, большой стол... Уш внимательно наблюдал за ней, но так и не понял, о чём она думает. А Тиллинка и сама не знала — она томилась и боялась. То голова, то круп, то ноги делались на секунду матовыми, как будто по прозрачному телу проплывали волны тумана.
Встречать её собрались все розанцы, и вперёд вышли старейшина и маленькая Дымянка.
— Здравствуй, Тиллинка! Уш рассказал нам о твоей беде, и мы приготовили тебе подарок.
Лошадка собралась поблагодарить, но тут они развернули одеяло, и она забыла все слова. Каждый розанец сплёл то, что больше всего любил: на одном лоскутке была паутинка в капельках росы, на другом — полосатый жучок, на третьем — розовый камушек... Здесь было всё, что так нравилось Тиллинке, и ещё много такого, чего она даже не видела, но оно ей тоже очень понравилось.
«Все кусочки разные и все подходят друг другу. Как и всё в этом мире. Может, я в таком наряде тоже сюда подойду?» — подумала лошадка с надеждой. Она опустилась на колени, и старейшина с Ушем и Дымянкой накинули на неё одеяло и завязали на животе тесёмками.
Этой ночью Тиллинка ночевала у розанцев, под большим дубом на краю полянки, и никогда ещё ей не спалось так спокойно и уютно.
***
Утром они с Ушем и другими мылышами-розанцами побежали к реке. Тиллинка радостно подпрыгивала, и вдруг после одного высокого прыжка не опустилась на землю, а застыла в воздухе. Словно встала на невидимую опору. Уш глядел на неё снизу, а потом спросил:
— Ты теперь не можешь спуститься, да?
— Надо попробовать, — испуганно прошептала Тиллинка.
Она шагнула, как будто сходила с горы, и у неё получилось. Вскоре лошадка была на земле, но больше прыгать не стала.
Остальные лошадки ждали на берегу, необычно серьёзные.
— Ну как, научилась скакать по воздуху? — первым делом спросила До.
Тиллинка кивнула.
— Значит, пора в путь! — воскликнула До и, заметив одеяло, удивилась: — Что это такое на тебе?
— Это подарок, — сказала Тиллинка и оглянулась на розанцев.
С ними была уже Алоль. На краю отмели показался зверейник. Лошадки уже поднимались в небо, скакали, сливаясь с облаками. И музыка, которую слышал теперь только Уш, становилась всё тише и тише. Тиллинка пробормотала: «Прощайте», — и тоже шагнула вверх. Потом неуверенно оглянулась. К ней подскочила До:
— Давай скорей, смотри, как мы отстали! Мы рождены, чтобы странствовать в космосе в поисках мира, который нам подойдёт. Это наша судьба. Ты ведь сестра нам, и настоящее твоё имя — Соль. Мы всегда были вместе: До, Ре, Ми, Фа, Соль, Ля, Си! Пойдём, тебе понравится среди звёзд.
— А нельзя мне взять здешнее имя? — робко спросила Тиллинка.
— Если только ты останешься здесь. Но выбрать мир можно лишь один раз. Когда выбор сделан, ты больше не сможешь скакать по небу или в космосе. Да что ты сомневаешься? Там нас ждут планеты гораздо прекраснее этой.
Тиллинка снова оглянулась. Посмотрела на лес с высокими деревьями, на его сквозистые тени и солнечные блики, на розовое сияние камушков и реку, которая ласково баюкала её. На розанцев, Носопыру и Алоль... «Ну что же мне делать? — с отчаянием думала она. — Я всё равно здесь какая-то отдельная. Видимо, моя судьба — и правда уйти». Тиллинка тряхнула гривой, уронив несколько искорок, и поскакала вслед за До.
Уш прижал руки к груди, удерживая готовые свернуться лепестки. Дымянка и другие малыши, а вслед за ними и многие розанки постарше заплакали, и цветочки на их телах стали вянуть. Тут был бессилен даже новый закон. Уш отвернулся, чтобы не смотреть, и вдруг услышал крик старейшины:
— Глядите, глядите!
Тиллинка снова остановилась, чуть ниже облаков. Ей стало больно — так больно, что трудно было дышать. Она как-то не понимала раньше, что это такое — дышать. А сейчас посреди огромного неба ей не хватало воздуха. «Я не хочу уходить, — думала она. — Я хочу жить тут, под этим солнцем и облаками, среди деревьев и розовых берегов, рядом с этими милыми существами в цветочек. Мне всё равно, что говорит До, — я не хочу других миров, даже самых прекрасных! Не хочу такой судьбы, которая отнимет у меня то, что я люблю!»
Тиллинка решительно шагнула вниз, но вдруг споткнулась и упала на колени. С ней творилось что-то странное: мир вокруг казался одновременно большим и маленьким, тёмным и светлым. Телу было то просторно, то тесно. Одеяло розанцев стало невесомым, а ноги почему-то запутались в тесёмках... Но лошадка совсем не испугалась — она знала, точно знала: происходит что-то очень хорошее.
Внезапно всё кончилось. Как будто смолкла музыка одной флейты и снова зазвучала — целым оркестром. Тиллинка огляделась. Она была дома! Этот лес со всеми деревьями, мхом и травами, со всеми гнёздами и цветами — её лес! Эта река — её река, и камушки — её камушки тоже! Она здесь своя, и ко всему подходит.
Радостно подпрыгнув, лошадка поскакала вниз, к друзьям, которые махали руками и лапами. Но когда она спустилась на отмель, все перестали махать и удивлённо молчали.
— Что случилось? — забеспокоилась Тиллинка.
— Ничего, — подошёл к ней Уш. — Точнее, кое-что: ты больше не прозрачная!
Тиллинка оглядела себя — вместо подаренного одеяла её всю покрывали мягкие волоски самых разных цветов, повторяя сплетённые розанцами узоры.
— Вот это я понимаю! — по крупу лошадки хлопнула большая мохнатая лапа. — Лучше доброй шерсти ничего нет. А то гляди вон на этих малявок: сколько цветочками ни обвешивайся, они не согреют, — зверейник подхватил Уша, высоко подбросил и бережно поймал. — Ишь растопырился, клумба ходячая, — ласково прорычал он, а Уш счастливо смеялся, сидя на сильных лапах друга.
***
— Почему же раньше мне здесь было как-то не так, а теперь этот мир кажется самым лучшим? — спросила Тиллинка.
Они с Ушем, Носопырой и старейшиной сидели под большим дубом, уютно устроившись у широкого ствола, и отдыхали после вечернего пира.
— Потому что ты полюбила его, — объяснил старейшина. — И стала своей.
— Всё верно, коняшка, — рыкнул зверейник. — Своим становится только то, что полюбишь. Вот нас возьми, — и он положил лапу Ушу на плечи. — Когда-то я этого малявку чуть в лепёшку не расплющил. А нынче что? Нынче за него любого в клочки порву!
Тиллинка подняла голову. Сквозь дубовые листья, как остывшие искры костра, сияли звёзды. Ей нравилось любоваться ими отсюда, с родной планеты, и она ничуть не грустила, что не сможет скакать среди них к далёким неведомым мирам...
— Значит, вот какой мир подходит нам больше всех, — задумчиво проговорила она, — тот, который полюбишь. Мне кажется, мои сёстры тоже поймут: в этом и есть наша судьба. Любить целый мир.
